Читаем Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре полностью

Действие «Фрегата “Победа”» начинается с параллельного показа двух северных лагерей, занесенных снегом. (К 1706 году война со Швецией уже продолжалась шесть лет.) Повара суетятся вокруг огромного кипящего котла. Первая сцена происходит в лагере молодого Карла XII, который голодным возвращается с охоты на волка. Он рассержен упрямством Петра и хочет вступить еще в одну битву, однако его возлюбленная Матильда призывает к благоразумию: «Но Петр… Видала я его в Париже. Огромен он, как и его страна…» «Да, – отвечает Карл, – в Московском их Кремле царь-пушка есть, а рядом с нею и царь-колокол. Огромны оба: но пушка не стреляет, а колокол разбитый не звонит»[254]. Этот обмен репликами обозначает основной конфликт либретто, который предстоит разрешить Петру: как медленно, постепенно вовлечь те незыблемые природные богатства, которыми изобилует эта огромная страна, – воду, дерево, металл, землю – в борьбу Нового со Старым.

Композитор С. Н. Василенко с участниками премьеры спектакля «Суворов». В роли Суворова – Николай Панчехин. 1942. Московский академический Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко

В следующей сцене Петр строит модель корабля на берегу Белого моря. Здесь опять присутствует тема голода, но в более здоровом и благотворном контексте, чем у Карловского костра. Ожидая, когда закипит суп, Петр угощает всех табаком, знакомится со Смуровым, механиком местного плавильного завода, и поет следующее ариозо: «Карл, для тебя война – игра… А для меня война есть труд». У короля Швеции «рубины на перстах», «А у тебя, Петр, с давних пор, / Лишь верный плотницкий топор, / Да эти вот мозоли на руках»[255]. Окрестив модель своего фрегата «Победа», Петр поет ему колыбельную. Как, недоумевает Петр, возможно построить полноразмерный флот и надлежащим образом вооружить его на этом далеком северном побережье, которое может в любое время подвергнуться нападению могущественного морского противника? Но у него и его рабочих рождается идея: использовать русский топор в бескрайних русских лесах; построить флот в глубине страны, втайне от шведов, и потом дотащить готовые корабли на санях по снегу до побережья. «Смекнула русская смекалка», – восклицает Петр[256].

Наконец заявляет о себе самое драгоценное из русских «природных богатств». Его двойной образ определяет остальную часть оперы: металл русских колоколов, пассивно взывавший к Небесам в надежде на заступничество, в сравнении с металлом пушек, который активно и непокорно сигналит врагам России. Во втором акте механик Смуров делится с Петром мыслью, которая все еще «меж яви и меж сна». Петр (в соответствии со стилем и интонацией автора-либреттиста) нетерпеливо приказывает: «Давай – не сон, а мысль сюда»[257]. Мысль становится делом. Металл дорогой, рудники слишком далеко; самая чистая руда в России – в звонницах. Растопив церковные колокола Пскова, можно будет оснастить новые корабли пушками.

Эта идея придает очертания и обязательной в опере любовной истории, в которой пара традиционно сталкивается с препятствиями на пути к счастью. Дочь псковского звонаря Аннушка влюблена в пушечника Петра Смурова. Мы знакомимся со стариком Нилом, звонарем, в то время как он «беседует с колоколами», что создает идеально гармоничную перекличку между колыбельной Петра и его игрушечным фрегатом «Победа» в первом акте[258]. Оба типа металла, с их различными взглядами на мир, очеловечены: колокола через многолетнюю русскую традицию (у церковных колоколов есть шеи, языки, голоса; колокольные веревки сравниваются с девичьей косой), а пушки – через установку на «крещеный» корабль Петра. Нил упрашивает свои колокола молить Бога о спасении и хлебе для Русской земли.

Этот ритуал прерывается хором пьяниц (любимый ансамблевый прием Кржижановского) и приходом Смурова от царя Петра. Глава пьяниц Серьга предупреждает своего друга Смурова, что старик никогда не отдаст свою дочь: «Я, мол, звонарь, а ты пушкарь; мы перед Богом челобитчики, вы – вы ареды, кровопролитчики»[259]. Этот сценарий претворяется в жизнь; когда Смуров просит руки Аннушки, старик отвечает: «Когда вон эти божии колокола / Да в пушки дьяволовы обратятся, / Тогда лишь дам согласье обвенчаться / Цареву пушкарю я с дочерью моей»[260]. Поскольку Петр только что отдал именно этот немыслимый приказ, Нил должен отдать свою дочь. Хор псковичей поет колокольням: «Ныне вам имя – мортиры; / Благовест ваш – канонада»[261]. Но ожидаемое нами сопротивление подобному святотатству в либретто сглажено. Как в древнегреческой драме, хор комментирует, предсказывает, скорбит, но не вмешивается в судьбу героев.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология