Читаем Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре полностью

Документальных сведений о реакции Кржижановского на постановку не сохранилось. Нет упоминаний об этом и в письмах. Он мог бы отнестись к этому событию цинично, или с благодарностью – увидев свое имя на афише, или с удовольствием – оттого, что наконец получил плату за свою работу, или, на этом этапе своей жизни, с полным безразличием. Но существует свидетельство, что он не был смущен успехом «Суворова». Рукописный клочок бумаги из архива В. В. Федорова в РГАЛИ, датированный 12 сентября 1947 года, является выдержкой из статьи, которую Кржижановский набросал к премьере «Суворова» пятью годами ранее[239]. Статья предназначалась для стенгазеты Театра Станиславского и начиналась так: «О войне писать трудно. Еще труднее: писать войну. Ручка и перо являются тяжелыми: как ружье и штык». Почему, обращается автор с риторическим вопросом к своим читателям, он решил написать о Суворове оперу, а не пьесу или рассказ? Потому, что само имя пело: пели составляющие его слоги, согласные легко переходили на новые позиции, создавая странные фантастические образы: Суворочка. Суворость. Сувориться. Суровый.

Опера «Суворов» обыгрывает карнавальный сюжет смерти и возрождения, торжества, унижения и нового торжества. Ее «драматургизмы» – моменты преображения, всегда прямого и доступного. Действие первого акта разворачивается в 1799 году, в родной деревне Суворова Кончанское, куда полководец, после побед над Османской империей и Польшей, был изгнан полупомешанным царем Павлом I. Опера открывается не увертюрой, а любимым Кржижановским задумчивым фольклорным мотивом – сном-причитанием, в котором настроение или желание воплощаются в образе человека. Пелагея, ключница Суворова, поет сказку о существе по имени Сон Иванович, который просит освободить его на некоторое время от его обязанностей. У других есть право на отдых, а у него нет. Лишь только он пытается прилечь, люди поднимают крик: «Как нам быть без Сна – все в разлом, в разлад: Пробудись ты, Сон, сударь Сонушка, / Ты милее нам, нежели солнышко»[240]. К нему привязывается какой-то пьяница, а матери с кричащими младенцами в люльках не перестают его о чем-то молить[241]. Прохор, денщик Суворова, прерывает Пелагею и переводит тему в военный регистр. Денщик поет о Суворове, измученном Австрийским походом и потому уставшем и засыпающем. Проходящие мимо солдаты, боясь его разбудить, идут на цыпочках. Затем сам Суворов, прерывая эту песню о себе, появляется в халате и шлепанцах. Ключевым моментом действия является появление императорского курьера, вызывающего семидесятилетнего командира руководить коалиционными силами против войск Наполеона в Италии. Суворов колеблется, но в конце концов соглашается. Он все еще возмущен наложенным на него царем позорным наказанием, однако его любовь к Родине больше, чем личное тщеславие.

Действие второго акта происходит в декадентской Вене с ее раздираемым ссорами австрийским двором, который завидует возвратившемуся русскому командиру. Блестящую маркизу, певицу и опытную кокетку, воспитанную в России и сочувствующую русскому народу, засылают шпионить за неким офицером и по возможности начать с ним любовные отношения (этот офицер, Петр Ершов, помолвлен с крестницей Суворова). Робкий и неопытный Ершов, влюбчивый, но благородный, искренне тянется к красавице маркизе. Та поначалу вызывает симпатию: с детства знает русский, ее отец, убитый в сражении при Орлеане, солдатом размещался в России, которую она называет «страной бесхитростных сердец»[242]. Сдержанный, опрятный, худой Суворов появляется среди сверкающей знати как призрак из иного мира. За окном проходит отряд русских солдат, поющих воодушевляющий марш. Суворов радостно выглядывает на улицу и затем поворачивается к Тугуту, главе австрийского Hofskriegsrat, со словами: «Прошу продлить веселый пляс / Без нас»[243].

Сцена из оперы «Суворов». 1942. Московский академический Музыкальный театр имени К.С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология