Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

Два текста, обозначенные Кржижановским как оперные, не являются либретто в полном смысле слова. По форме они больше напоминают голливудский мюзикл или его близкую родственницу, советскую кинокомедию 1930‐х, только в патриотически-возвышенном варианте: сценарий наполнен песнями, сценами с разговорными диалогами и ритмичной речью, которые постоянно дополняются хорами, ансамблями, ариями, ариозо, танцами и частушками. Поскольку музыка всегда составляла важную часть каждой постановки Камерного театра, Кржижановский хорошо умел подгонять разговорный текст к музыкальной партитуре. На протяжении долгого времени он снабжал свои собственные пьесы сценическими ремарками для композитора, включая в них детальные указания на ритмическое оформление. В военной трилогии оркестру предлагалось клокотать, отзываться эхом, колотить, свистеть как пуля и взрываться как бомба[230]. Эти подражательные жесты в соединении с лирическим и сентиментальным дарованием Кржижановского без особого труда могли быть поставлены на службу соцреализму. Однако и здесь путь автора оказался не менее тернистым. Его понимание национального героизма и героизации было преимущественно фольклорным: пословичным, гиперболичным, открытым моментам магического. Когда Кржижановский фольклоризирует героизм, тот приобретает обыденные черты: терпение, практичность, быстроту реакции, хитрость, чувство юмора и остроумную ясную голову (сродни Фальстафу) даже во время безудержного пьянства. Это достоинства давно им любимой шекспировской комедии. Но сочинить серьезную, вдохновенную массовую песню или же высокопарный прославляющий хор писатель был не в состоянии.

Лишь один театральный текст Кржижановского, его четырехтактный «Суворов», достиг сцены. В 1941 году работающий в Московской консерватории композитор Сергей Василенко (1872–1956) написал на этот текст музыку. Василенко жил неподалеку, на Арбате, 4, и был другом Кржижановского. Еще в 1934 году Кржижановский писал Анне Бовшек в Одессу, что провел полтора дня на даче у семьи Василенко, помогая композитору омузыкалить для радио свою комедию с куплетами «Поп и поручик»[231]. Василенко был прилежным служителем советского оперного проекта, особенно в работе с республиками Центральной Азии[232]. Был он и лауреатом Сталинской премии. Согласно Вадиму Перельмутеру, именно Василенко создал музыку для всех трех пьес, сочиненных Кржижановским во время войны[233]. Это утверждение ожидает архивного подтверждения, но само по себе оно потрясает. Найти соответствие между героем, ситуацией и музыкой в этих трех текстах для сцены было сложной задачей.

Опера Василенко – Кржижановского «Суворов» оставила свой след в истории советской музыки. В сборнике, посвященном 200-летию сочинений о Суворове и вышедшем в 2015 году, она была оценена как приятное исключение из героического шаблона и отмечена за человечный, многосторонний портрет легендарного полководца[234]. А вот в появившейся через два дня после московской премьеры (февраль 1942) рецензии образ Суворова был раскритикован как чересчур нейтральный и бледный; при этом рецензент похвалил певшего его бас-баритона Н. Д. Панчехина за «сохранение достоинства» его героя даже во время тех «самых рискованных моментов, когда либреттист слишком уж “обыгрывает” суворовские чудачества»[235]. Здесь та же ловушка, что поджидает Сергея Прокофьева и Миру Мендельсон в их попытках создать приемлемый образ фельдмаршала Кутузова в опере «Война и мир». Вождь не должен быть нейтральным и бледным, но он также не должен чрезмерно отклоняться от героической нормы, то есть быть простоватым, простонародным. Достигнуть такого баланса было совсем не просто.

Плакат, выпущенный к премьере оперы «Суворов». 1942. Московский академический Музыкальный театр имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко

Премьера «Суворова» состоялась в конце 1942 года в Музыкальном театре имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, которому Большой театр передал постановку перед эвакуацией в Куйбышев. Василенко, тоже находившийся в эвакуации, на московской премьере не присутствовал[236]. По свидетельству Анны Бовшек, постановка прошла перед увлеченной публикой в заполненном (хотя и неотапливаемом) зале[237]. Чудесным образом немецкая бомбардировка приостановилась на время исполнения и возобновилась, лишь когда публика забирала свои пальто. Бовшек вспоминает, как падал снег и они вдвоем молча шли домой. «Мы впервые чувствовали себя неотъемлемой частью своего народа. …Оттого на душе и торжественно, и светло»[238].