Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

Первым в исторической последовательности является либретто «Фрегат “Победа”» (1941), об основании Петром I русского флота во время Великой северной войны против шведов (1700–1721)[223]. Следующее за ним хронологически либретто «Суворов» (тоже 1941) – об Итальянской кампании славного генералиссимуса против Наполеона в 1799 году[224]. Действие последней работы, четырехактной исторической драмы «Корабельная слободка», также известной как «Малахов курган» (датирована 1940–1950-ми), разворачивается в Севастополе во время Крымской войны (1854–1855)[225]. Оба либретто обращаются к общепринятым героям и темам искусства конца 1930‐х. Оба предоставляют хорам разнообразные возможности пропеть «Слава!» и «Да здравствует!» в честь русских командиров-победителей. Лишь «Корабельная слободка» на первый взгляд может показаться слегка проблематичной, так как Крымская война для России закончилась унизительным поражением. Однако в этой последней пьесе появляются новые герои и более утонченные знаки национальной принадлежности.

Задолго до начала работы над пьесами военного времени Кржижановский размышлял над отношением между поэтикой драмы и политикой формирования нации. В 1935 году он написал эссе «Поэтика шекспировских хроник», где затронул проблему обязанности драматурга эпохи Ренессанса наставлять английских подданных в вопросах патриотизма и подчинения[226]. По мнению Кржижановского, исторические хроники были не чем иным, как кровавыми петушиными боями, не делающими чести ни лондонской публике, ни Британской империи. Но Шекспир, даже если и был знаком с историческими фактами, разумеется, никогда не чувствовал себя обязанным изображать реальную жизнь королей и народов. Перед пишущим историческую хронику драматургом и историком стоят разные задачи. Для автора пьес важны не столько полнота или фактическая точность, сколько отчетливое ощущение «драматургизма» – неологизм, который Кржижановский связывал со своей любимой идеей книжной закладки. Цель драматургизма – привлекать внимание к тем страницам истории, которые наполнены подходящими для сцены моментами и потому способны создавать специфическую сценическую реальность, театральную действительность. Не следует смешивать это с фантазированием. Для Кржижановского сценическая реальность, основанная на реально происходивших событиях, имела такую же силу и была так же реальна, как и все то, что историк может восстановить по случайно сохранившимся следам прошлого. Как только методы для изучения исторических ситуаций будут разработаны с точки зрения их постановочности, «будет написана “история, видимая при свете рампы”»[227].

Вполне логично предположить, что и свою собственную военную трилогию Кржижановский организовывал вокруг «драматургизмов», то есть тех моментов исторической действительности, которые обладают особой драматической насыщенностью и могут сложиться в действительность театральную. Такие моменты могут быть идейными, зрительными, пространственными, поэтическими, музыкальными, и они свободно перемещаются во времени. Герои вспоминают о будущем, о событиях, которые еще не произошли, и мечтают о прошлом, о тех событиях, о которых они не могут знать. Историческими вехами военной трилогии являются 1706 (с кодой в 1714-м), 1799 и 1854–1855 годы. Но постоянно присутствующей и тем не менее неназванной четвертой датой остается 1812 год: Москва и отступление Наполеона; вокруг этого героического подвига все вращается. Безрассудное, самоубийственное вторжение французов служило неизменным ориентиром для советских писателей. И это значит, что Лев Толстой был их постоянным спутником. Подобно образу Пушкина в 1937 году, образ Толстого после его столетия в 1928-м был очищен и упрощен. Но в трилогии рядом с этим партийным образом, который никогда не нарушается и не подрывается, действует и подлинный Толстой Кржижановского.

Три из четырех сражений связаны между собой на сцене (пусть и отдаленно) через героев-очевидцев. Например, во второй сцене «Корабельной слободки» Дед, ветеран Бородино, живущий в осажденном Севастополе, рассказывает молодому матросу, как его старший брат служил под началом Суворова во время перехода через Альпы («У нас ни пуль, ни снарядов – одни штыки»), и потом вспоминает «некоего Лермоненко, или Лермона», русского гренадера 1812 года, который сочинял очень хорошие антифранцузские стихи (его внук читал отрывки из стихотворения Лермонтова «Бородино», написанного в 1837 году)[228]. Такие «драматургизмы» чествовали не только само сражение, но и поэта. Столетие со дня смерти Лермонтова отмечалось осенью 1941-го, через четыре года после столетия со дня смерти Пушкина. Оба погибли из-за дуэли, защищая свою честь, но у Лермонтова было преимущество – он умер во время службы на Кавказском фронте. Юбилеи поэтов способствовали утверждению лирики и романса как полноправных участников героических советских опер, наряду с маршем, солдатской пляской и массовой песней[229].