Такой поэтичной Москвы, как в фильме «Мне двадцать лет», мы до этого на экране не видели. В вечной спешке и сутолоке рабочего дня мы не обращали внимания на строгую простоту московских улиц, на забавную игру света и тени ее мостовых, тротуаров, лепных украшений домов, на дымку воздушной перспективы, которую разве что редкие энтузиасты видят обычно в горах. Оказывается, можно ее увидеть и в Москве! Пилихина не просто с любовью сняла эти кадры, не просто помогла нам взглянуть на знакомый город с поэтической точки зрения. Ее манера снимать длинными планами статичные композиции, медленно и очень протяжно панорамировать за бредущими людьми навевает настроение неторопливости, желание размышлять[522].
Неспешный, лирический подход очевиден с самого начала, когда в первой сцене (с тщательно скрытыми склейками) камера долго бродит по городу в поисках своего героя. Первый же кадр – мощеная улица с трамвайными рельсами, чьи-то шаги и три фигуры вдали, медленно приближающиеся к камере. Когда они проходят мимо, мы видим на сверхкрупном плане лица трех молодых солдат; те тоже смотрят на нас, затем шагают дальше по мостовой, продолжая свой утренний патруль. Магазинная вывеска у них за спиной выполнена имперским шрифтом и заканчивается на букву «еръ» – значит, это или революционное время, или годы Гражданской войны; солдаты одеты не по форме, у них на рукавах повязки, за плечом – длинные винтовки со штыками, значит, перед нами красноармейцы, патрулирующие улицы. Титры, в которых мы видим имя Маргариты Пилихиной, появляются на экране сначала как неподвижные надписи, а потом начинают «плыть» вверх по изображению, пока трое солдат, отражаясь в мокрой брусчатке, уходят прочь и тают в городском пейзаже. Под звуки товарного поезда, идущего через мост в глубине кадра, титры становятся плотнее – это перечень людей, занятых в массовке (включая такие известные нам сейчас имена, как Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский и Наталия Рязанцева). И лишь в тот момент, когда поезд проезжает и экран очищается от текста, мы замечаем, что солдаты успели развернуться и снова идут нам навстречу. Требуется мгновение, чтобы понять: это не те же самые люди, которых мы видели ранее, – все трое в гражданской одежде; возможно, возвращаются с рабочей смены, причем одна из них – женщина, она вертится и беззаботно помахивает сумкой, как бы демонстрируя свою юность и женственность. Мы перескочили в начало 1960‐х, хотя пространство осталось прежним – утренняя Москва.
Замена одной группы людей на другую произошла незаметно, и сцена на этом не кончается. Более того, камера не следует и за этой тройкой друзей, которые останавливаются у многоэтажки попрощаться. Звуки аккордеона врываются в весьма сдержанный до этого саундтрек, и мы отвлекаемся еще на одну компанию, побольше и пошумнее, которая, судя по всему, возвращается с вечеринки. Камера, установленная на кране, начинает двигаться, следуя за новой группой по улице, но на дистанции, следя за ними издалека. Трое из них взбегают по лестнице, а камера, теряя их из виду, отвлекается печальной романтической парой, которая медленно уходит от нас по диагонали и мимо которой быстрым шагом проходит демобилизованный солдат с чемоданчиком. Первая заметная склейка появляется только здесь, а фронтальный кадр дает понять, что мы наконец-то нашли своего главного героя, Сергея. Но даже после этого мы видим его главным образом на расстоянии, тогда как большую долю нашего внимания привлекают здания, блестящие улицы и будто бы случайно попавшие в кадр люди. Только звуки шагов Сергея, слышные на протяжении всей сцены, связывают воедино разрозненные кадры утреннего города, пока наш герой наконец не входит в дом. При этом камера остается снаружи, будто не теряя надежды последовать за кем-то другим.