Несколько карт из цыганской колоды

Льву Николаевичу паромщик Матвей как-то сразу приглянулся. Они разговорились, и тот предложил к нему заезжать. Несколько раз Лев Николаевич со своими помощниками ночевал в его доме, а после неоднократно бывал в гостях, привозил с большой земли нехитрые гостинцы: патроны, мыло, спички и всякое такое. Матвей был радушен и очень гостеприимен. А когда лет семь тому назад Лев Николаевич привез Матвею в подарок щенка лайки – непоседливый мохнатый комочек, норовящий цапнуть за палец – между ними завязалась настоящая дружба.

Наконец мотор завелся, и Матвей махнул рукой:

– Давай, Лева, залезай!

Лев Николаевич, встал одной ногой в лодку, а другой оттолкнулся от берега. Мотор взвыл, и лодка, не торопясь, стала забирать вверх по левому рукаву. Собственно, место, где жил Матвей было особенным. Здесь сливались две реки Кукуна и Навакуна и в месте своего слияния они образовывали реку Тагай Шува. Названия эти пришли из ныне мертвого языка, на котором давным-давно говорил странный позабытый кочевой народ. Нынешние кочевники этого языка уже не знали, однако уверенно утверждали, будто Кукуна, значит «левый», а «Навакуна» – правый. А «Тагай Шува» – это вроде бы означает – «хребет змеи». И в самом деле, после слияния двух рек, Тагай Шува сильно петляла, изобиловала плесами и шиверами9, и по осенней воде была для моторок практически не проходима. Местами, в ее русле изобиловали большие валуны, словно бы расставленные в очередь, и потому действительно напоминали хребет какого-то древнего ящера.

Вообще-то, Тагай Шува пользовалась дурной славой. Вниз по ее течению ходили лишь единицы, и потому по всей округе множились странные жутковатые легенды. Например – о волосатой женщине, свирепой и беспощадной, способной голыми руками завалить медведя. Говорили, что живет она верстах в семидесяти ниже. Болтали также о россыпях крупных как фасоль изумрудов, трогать которые – не дай бог! И тому подобном. Особенно все это всколыхнулось, когда по весне ушел вниз на своей лодчонке Мишка Ермолаев. Ушел, да так и пропал. К зиме его, понятно, и ждать уж перестали. Когда, вдруг – возвращается весной, совсем седой и немой. Только мычать мог что-то непонятное. Ни с кем, он, понятно, ни слова за все время не сказал, ни даже жестом каким ничего показать не пытался. В общем, был весь в себе. Мать говорила, будто он часто плакал по ночам, даже выл словно бы… а к осени – помер. А когда омывали его, на груди мешочек нашли, а в нем три изумруда: один – величиной с наперсток, а два других, как хорошие фасолины… Матери тогда будто бы видение было, чтобы мешочек тот закопала неглубоко рядом с могильным крестом. Так она, вроде бы и сделала…

                  ** ** **

Солнце уже показалось над горизонтом, и на обратном пути уже стало помаленьку припекать. Лев Николаевич сидел на носу, сгорбившись и время от времени всхрапывал. Матвей лишь усмехался, поглядывая на приятеля и потягивая цигарку. Он осторожно обходил знакомые подводные валуны и коварные топляки, разбросанные по всему руслу. В лодке уже вяло бил хвостом двухпудовый таймень, которого насилу вытянули уже с берега: на воде из лодки такого монстра было бы, конечно, не взять. Он очень долго водил, выскакивал из воды, пытаясь дать слабину на стальке10, с тем, чтобы после резким ударом ее порвать. Но, не на тех напал: и Лева и Матвей не вчера родились и такая добыча была у них далеко не впервой. В общем, измотали того тайменя, да и вытянули. Матвей тотчас оглушил чудище колотушкой и просунул сквозь жабры кукан. Теперь можно было и возвращаться.

                  ** ** **

Лев Николаевич уже у дома наловил еще немного всякой мелочи, и после, смешав пойманную рыбешку вместе с головой и хвостом тайменя, сварил хорошую, наваристую уху. Они сидели у костра, и причмокивали, орудуя в алюминиевых мисках деревянными ложками.

– Матвей, а ты давно здесь? – спросил Лев Николаевич.

– Давно, а что? – ответил Матвей.

– Ну, как давно? В начале 70-х ты уже был здесь?

– Ну был, – настороженно ответил Матвей. – А что такое?

На запах ухи, подошел Рахман и сел рядом. Это был большой, безусловно, умный и в то же время угрюмый пес, тот самый, которого семь лет назад привез щенком Лев Николаевич. Матвей дал ему слизнуть с ладони кусочек белого рыбьего мяса. Рахман это сделал мгновенно, и тотчас деликатно отсев в сторонку, принялся облизываться.

– Ты помнишь здесь егерем был Артем Сохатых? Его еще подстрелил кто-то у Сопки Крайняя? Тогда его дружка сперва подозревали, но потом отпустили. Он, оказалось за день до того руку сломал и у бабы свой отлеживался на хуторе Щебечаны.

– Не, не помню, – ответил Матвей.

– Вот как? А старика Никифора помнишь из колхоза имени Гастелло?

– Это который всех оленей на память знал? Кто чей был до коллективизации?

– Нет, то был Иннокентий. Он всего лет десять тому, как помер. А Никифор, тот помер в семидесятом. Он, говорил еще, что Тунгусский метеорит видел. Ему вообще мало кто верил, но я поверил, когда он поподробнее рассказал.