Непонятый «Евгений Онегин»

Для понимания Онегина становится важным не столько событийный ряд его жизни, сколько содержание его внутреннего мира; возникает необходимость продолжить установление этапов его духовной эволюции.

На переходе к «деревенским» главам «Евгения Онегина» весьма существенно изменяется сама повествовательная манера Пушкина. Меняется художественное пространство. В первой главе оно постоянно ограничено — сетками городских улиц и набережных, интерьерами кабинета, ресторана, театра, дворцовых зал. Теперь пространство раздвигается безмерно: пред нашими глазами раздолье лесов, полей и дорог. Меняется сам ракурс восприятия. Раньше мы постоянно видели крупным планом героя и то, что его окружает. Конечно, и тогда точка зрения была подвижной. «Онегин полетел к театру…» Хоть герой движется стремительно, но мысль поэта вообще неудержима. Пока Онегин доберется («долетит»!) до театра, мы вместе с поэтом уже оказываемся там и до появления героя успеваем выслушать взволнованный авторский монолог о театре, и погрузиться в атмосферу ожидания театрального действа, и увидеть волшебный танец Истоминой. Лишь после этого явится (долетит) Онегин: мы будем наблюдать героя и вместе с тем то, что только что видели глазами поэта, продолжаем видеть — глазами героя. «Сопереживательный» ракурс не исчезнет в «деревенских» главах, но он потеснится в масштабах своего применения, уступая место контрастному, «эпическому» ракурсу восприятия.

Обращение к широкому, раздольному пространству вносит коррективы в движение времени. Летят годы и в первой главе: на наших глазах резвый и милый ребенок превращается в юношу, начинающего самостоятельную светскую жизнь, заканчиваются жизненные пути его отца и дяди. Но ход лет фактически не заметен; для движения времени первой главы более существен суточный звон онегинского брегета. Понятно, что дней, подобных описанному, было много, и все-таки удельный вес одного дня онегинской жизни в первой главе исключителен. В «деревенских» главах продолжает развертываться последовательное повествовательное время, синхронизированное с естественным хронологическим актом жизни героев, но счет времени разнообразнее. Поэт не отказывается от суточного измерения, поскольку оно входит в естественный цикл (причем не упускает случая поиронизировать над брегетом).

Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок — верный наш брегет…

Но поступательный ход времени здесь ощутимее. Суточный ритм органично переходит в ритм времен года. Полет времени воспринимается стремительным. В сущности, при описании быта Лариных дается описание их дня, в параллель описанию дня Онегина, но сходство практически незаметно, важнее становится различие: ларинские дни нечувствительно мелькают, и акцент переносится именно на динамику и повторяемость. Чай, ужин, сон; потужить, позлословить, посмеяться с соседями; блины на масленице, посты, ежедневный квас, качели, хоровод, молебен; вся жизнь, как размеренные качели.

Но повествование регулярно отмечает завихрения циклического времени, где счет отнюдь не на сутки и даже не на года:

Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут…

С какой космической высоты надо обозревать происходящее, чтобы мгновениям уподоблялись жизни поколений!

Вторая глава раздвигает круг героев: в повествование входят Ленский и Ларины, в том числе Татьяна. «Линия Онегина отделяется от линии автора-поэта, возрастает роль эпического начала произведения»[78]. Образ Онегина оттесняется и новыми героями: в плане-оглавлении (1830) вторая глава названа (в честь Ленского) «Поэт», третья (в честь Татьяны) — «Барышня».

Примечательное явление: Ленский и Татьяна — герои с характерным романтическим мировосприятием. Не очередной ли парадокс: для реалистического произведения — не слишком ли много романтиков? Но, во-первых, реалистическому изображению подвластно все, что встречается в жизни, а романтический стиль поведения знаков не только для литературных героев, он бытует в жизни, во-вторых, романтики не на одно лицо, каждый индивидуален.

К слову, отметим такую деталь. Когда на возвратном пути после визита к Лариным Онегин, обмолвившись, спросил: «Скажи: которая Татьяна?» (надо было спросить, которая Ольга или, в своей стилистике, Филлида: он же ее ездил посмотреть), Ленский озадачен: «Да та…» Тут смысл: нашел о ком спрашивать. Это значит, что Татьяна в его сознании не живет, он ее совсем не замечает. А Татьяна в сознании своем жениха сестры уже полагает братом. Ладно, спишем на любовь: влюбленный возле своей Оленьки в упор никого не видит. Все равно: просто Татьяна душой добрее.

А почему бы Ленскому не дружить с Татьяной: пусть они не успели породниться, но ведь они — «родня» душой, оба — романтики!