Не жалею, не зову, не плачу...

Очнулся я от боли в кромешной тьме, в чём дело? Всегда в казарме горела лампочка, а если отключали свет, то дневальный зажигал «летучую мышь» и ставил её возле пирамиды с винтовками, а тут вдруг полнейшая темнота. Шарю руками — рядом стена, как в детстве, выступ печи, где я? Кое-как вспомнил. Сердце колотится, жутко болит голова и мрак беспросветный, тру глаза, тру — темнота, и всё. Неужели ослеп? Сразу вспомнил, что отец рассказывал. Поднялся, нащупал дверь, вышел в другую комнату и здесь, наконец, разглядел слабо-серое окно. Что-то случилось, неужели я упал пьяный и ушиб голову? Ужасно хочу пить. Добрался до ведра, припал губами к прохладному краю, пил, захлёбываясь, как загнанный конь. Ноги не держали, по стенке прошёл обратно к своему топчану. Что случилось, в конце концов, где я мог ушибить голову? Последнее, что помню — закат, тёплый, лучезарный, цветной, розовая низина и синее небо в сторону Иссык-Куля. И Лиля рядом. Но это — сразу после мельницы, дальше ничего не помню, а ведь ехали ещё двадцать километров, часа три… Придерживая голову обеими руками, я лёг на подушку, дождался рассвета. Завтракать не мог, мутило. Отец со мной не разговаривал. Я украдкой спросил у матери, что случилось. «А ничего, он совсем психованный стал». — Она думала, что я всё помню, а у меня, как отрубило.

В полдень меня проводили. Отец вроде бы слегка отошёл, вручил мне картонную коробку с лампочками и тяжеленную кипу бумаги. На вокзале я увидел Лилю, она улыбнулась издали, и у меня отлегло. «Отец сердится, — объявил я, — что произошло?» — «Сначала ты стихи читал, а потом мне в любви признавался, говорил такое, я не знала, куда деваться. Никогда я таких слов от тебя не слышала». — «Каких?» — «Ласковых таких, нежных. А потом стал Надю жалеть, обличал всю родню в жестокости, грубости. Отец стеганул коня, бричка затарахтела, ты закричал: остановитесь, выслушайте всю правду! Отец снова стеганул, тогда ты соскочил с брички, побежал вперед и схватил коня за узду. Конь в сторону, что-то затрещало, отец разозлился и на тебя замахнулся, а ты у него кнут вырвал. Мать за отца ухватилась, а я за тебя. Картинка была! Неужели ты совсем не помнишь? Ты даже не качался, спрыгнул на ходу и не упал».

Я ждал чего-то более позорного, даже побаивался, вдруг Лиля на вокзал не придет. Вступился за Надю, правильно сделал. «А потом ты сразу уснул, я испугалась, голова у тебя болталась, как у мертвого, у меня руки затекли, я поддерживала, стеснялась при них на колени себе голову положить». «Прости меня. Тебе стыдно было?» — «Нет. Только ты так больше не пей, прошу тебя. А на свадьбе — ни капли. И вообще, не надо, не смей». — Она вздохнула, словно бы отгоняя видение, неприятно было вспоминать.

Я покаялся, я поклялся — в рот теперь не возьму. Недавно у нас случай был трагический, если не сказать глупый. Перед 1 мая наш инструктор по навигации шел из Чирчика к себе на квартиру, в темноте забрёл в расположение танкового училища, а там склады и пост. «Стой, кто идет?» А он: «Шуточки», — говорит. «Стой, стрелять буду!» Офицер разозлился: «Закрой рот!» — и идет себе. Часовой выстрелил. На вскрытии обнаружили, офицер был пьян. Возможно, вот так же, как и я, шел в беспамятстве.

Мы медленно прохаживались по перрону, все-таки туман в голове у меня не рассеивался. «После выпуска положен месячный отпуск, Лиля». — «Обязательно телеграмму дай. Не надейся на мое предчувствие». Я еще никому не давал телеграммы, самая первая будет моей невесте. Зимой. Она будет встречать меня здесь. Лиля двумя руками взяла мою руку и посчитала, загибая пальцы. «Сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь… Как только получишь назначение, сразу напиши, ладно? Я люблю над картой сидеть. Найду тот город, красненькую железную дорогу, посмотрю, через какие станции мы будем проезжать, на остановках за кипятком бегать, покупать будем что-нибудь вкусное». Идём мы с ней по перрону, а навстречу майор с тростью, ордена и медали звенят, прихрамывает. Едва разминулись, как он стальным голосом: «Товарищ курсант!» Меня словно током по спине. «Почему не приветствуете старшего по званию? Вам что, девица глаза закрыла? Вы что, ослепли?» — И давай, и давай мне хамить.

Не было случая, чтобы я прозевал офицера, не козырнул. И сейчас я его заметил, но состояние было странное — мне безразлично, мне всё равно. Отстаньте вы со своей дисциплиной. Я еще не пришел в себя. Не глаза мои, а как бы мозги ослепли. «Виноват, товарищ майор, больше не повторится, — отрешенно сказал я. — Разрешите идти?»