Не жалею, не зову, не плачу...

«А Лилю оставишь…» Что значит оставишь? Она меня ждать будет, это важнее, у нас более зрелая пора любви. Я так думаю, но вслух не скажу.

«Выбор сделан, я уже прошёл комиссию, подал заявление и жду вызова». — «Не знаю, не знаю, — отозвался Миша. — Хозяин барин. Идёшь в армию, а сам штатский. Я людей вижу». Он видит, а военрук не видит. Боевой офицер считает меня прирождённым военным, и я с ним согласен. Я люблю чёткость, порядок, силу и мужество, я требователен к себе, значит, и к другим. Не люблю разгильдяев, слабаков, всяких расхристанных. Я буду как Лермонтов. У меня есть всё для офицера, неужели не видно? «А сам штатский».

Лещенко продолжал: «Наши войска уже в Польше, в Румынии, не успеешь ты закончить училище, как мы уже возьмём Берлин. Война кончается, а ты идёшь в армию». — «Война кончается, но эпоха авиации только начинается. Я учиться хочу». — «Тебе один год остался до аттестата. Поступишь на завод, перейдёшь в вечернюю школу или сдашь экстерном. У нас есть курсы для подготовки в Московское высшее техническое училище имени Баумана». — «Нет, Миша, я хочу быть офицером».

Завод я держал про запас, как вариант при безвыходном положении, а их три: если отец погибнет, если мама тяжело заболеет, и если меня погонят в пехоту. Три несчастья, ни одно из них пока не грозит. Буду лётчиком. Зачем урезать себя и неволить, хоронить заживо, я хочу взлёта, порыва, я не рождён болванки таскать и учиться на слесаря как заурядный троечник, деревенский Ваня, лаптем щи хлебающий.

«Но до конца сборов ты в лагере поработаешь?» — «Сегодня в военкомате узнаю день отправки». — «Подумай, Иван, подумай. Я тебя другим представлял». Надо всё-таки оправдаться, не выглядеть баран-бараном. «Понимаешь, Миша, моя мечта стать офицером. Что ни говори, а война идёт. Фронт есть фронт, а тыл есть тыл, и лезть такому лбу под бронь»…

Вот этого не следовало говорить — Мишу задело. Я хотел его убедить доводами, а получилось оскорбительно. «Ка-какие со-опли! — пропел Миша. — У тебя средневековый взгляд на войну. Сейчас век боевой техники, победа куётся в тылу. Сколько миллионов бойцов полегли в первый год войны понапрасну! А причина одна — не было техники. Людей много, и храбрецов, и патриотов, а что толку? Не появись наша артиллерия, танки, самолёты, ещё миллионы полегли бы от фашистской агрессии. Великий перелом наступил благодаря труженикам тыла. Сейчас боевой техники у нас в два, в три, в пять раз больше, чем у врага. Мы не сидим под бронёй от фронта, ты заблуждаешься, мы делаем броню для фронта, для страны, для всей Европы и всего человечества, если хочешь знать. Из одного металла льют медаль за бой, медаль за труд. — Он говорил обдуманно и неприязненно, как со слабым идейно. Тот, кто не слышит комсорга или парторга, тот уже вызывает определённые подозрения.

Но Лиля меня разлюбит, если я пойду на завод. Слесарем. Или пусть инженером. Даже если я стану директором Шестидесятого, надутым каким-нибудь начальником, для неё это ноль по сравнению с лётчиком-истребителем. Хотя, если без заносов, на заводе достойные люди работают, я знаю, видел, какие родители приезжают к пионерам в лагерь, культурные, по-особому одетые, не здешние. И песня у них замечательная, любимая песня завода: «Пусть дни проходят, идёт за годом год, если минута трудная придёт, я подойду к тебе, в глаза твои взгляну и спрошу, ты помнишь первую весну?» Это и наша с Лилей любимая песня. «Мы с тобой не первый год встречаем, много вёсен улыбалось нам, если грустно, мы с тобой скучаем, радость тоже делим пополам…»

Так в чём же дело? Не знаю. У Лещенки одна правота, у меня другая. Сколько бы ни приводил он железных доводов, но фронт есть фронт, там правит смерть. А тыл есть тыл, здесь правит выживание. Пусть на меня не обижаются герои-труженики. Для меня загадка люди, живущие постоянно с выгодой, они будто родились с наведенным фокусом и сразу видят, где лучше. Они знают, что им делать до войны, во время неё и что после. Я же ничего не видел и не предвидел, — я хотел. Просто хотел в скором времени стать офицером, летчиком. И чтобы меня любила Лиля. А дальше у нас будут новые мечты.

Реалисты выживут, можно не сомневаться. Выживут и размножатся. А что мечтатели? Проиграют снова и снова, но меньше их не станет. Реалиста можно убить реальностью, но мечтателя не убьешь мечтой, от нее только радость. Так определено природой, и нечего рассусоливать. У меня даже крохи сомнения не было в своем решении, у меня в мозгу извилинки не нашлось, способной принять ту мудрость — без кавычек! — которую мне выдал Миша Лещенко. В одно ухо влетело, в другое вылетело, буквально. Объяснения он моего не принял, смотрел на меня отчужденно.