Не жалею, не зову, не плачу...

В дальше совсем скандал — Лиля не вышла на вечернюю линейку. Её отряд выводила старшая, и детвора сразу, конечно, узнала, что Лиля скоропостижно заболела, у неё высокая температура, а вредная медсестра утверждает, нет никакой температуры. После линейки я пошёл к ней в палату, она от меня отвернулась. «Отстаньте вы от меня все!» Надерзила старшей, послала ко всем чертям Машу Чиркову, в один момент со всеми перессорилась. Снова пришла в медпункт скандалить с сестрой и там, в коридорчике упала, ушиблась, на щеке у неё ссадина. Уложили её на топчан, она лежит, и никого не хочет видеть — вот такой поворот. Лежит и твердит одно: всё равно уеду домой без вашего освобождения, уеду и не приеду. Она быстро всех разозлила, как это понять — «всё равно уеду»? Райком нас послал на три сезона, мы обязаны подготовить и провести три прощальных пионерских костра. Я ухожу, а ей ещё целый месяц — ну и что? Неужели в колхозе лучше? «Уеду и не приеду». Если заберут Ваню, сказала ей старшая, дадим тебе один день на проводы, а потом опять в лагерь, как же иначе? Ты комсомолка, а время военное.

Пришла полуторка, привезла полный кузов продуктов, мы их сгрузили на кухню и поехали в город — втроём, Зоя, Лиля и я. Старшая всё-таки имеет подход, мирно сказала Лиле, чтобы она полежала дома, подлечилась и вернулась. «А ты, Ваня, приезжай хоть на полчаса, мы тебе устроим проводы, это нужно пионерам с воспитательной целью».

Щека у Лили опухла, бурая от йода, но Лиля всю дорогу смеялась. Сейчас она маму напугает до смерти своей болезнью под названием «рожа». Приехали в город, и втроём успели в летний «Ала-Тоо» на американскую кинокартину «Серенада солнечной долины». Утром я прибыл в военкомат к десяти ноль-ноль — обычная медкомиссия для допризывников моего года рождения. Ни кресла, ни выдувалки, беглая комиссия, быстрая. Однако вопрос, зачем она мне, если я всё прошёл и числюсь уже два месяца за 2-й частью? Что меня ещё смутило? Председательница комиссии, тоже хирург, крупная, властная женщина, спросила для анкеты, где я работаю. «В пионерлагере Шестидесятого завода». — «Так завод тебе даст бронь». У меня сразу в мозгу схема: как только Пролетарский райком послал меня в лагерь, так завод меня забронировал. Имеют ли они право давать бронь без моего согласия? Имеют, время военное. Но предупредили хотя бы. Я пошёл во 2-ю часть, она занимается исключительно военно-учебными заведениями, там свой учёт, личные дела, всё своё. Нет, сказал мне старший лейтенант, никаких перемен, набор будет в августе, а на комиссию вызывают всех допризывников, выдать им приписные свидетельства. А если они меня шуганут в пехоту? Нет, сказал старший лейтенант, двадцать седьмой год пока мобилизации не подлежит. «Пока». Но как я узнаю про набор в авиацию, если торчу в лагере? «Явишься сюда четырнадцатого августа в десять ноль-ноль». Он выписал мне другую повестку, чтобы я её предъявил по месту работы.

Вместе с Лилей мы возвратились в лагерь, вся её болезнь прошла. Я ей сказал, чтобы она извинилась перед старшей и перед начальницей лагеря Идой Григорьевной. «Потерпят. Мне было плохо, а они меня посчитали за симулянтку. Они говорят, я тебя не заслуживаю, мне Маша передала. У Вани, видите ли, золотой характер, а Лиля ещё та штучка». Они её обидели бабскими судами-пересудами.

В лагере я сразу к Иде Григорьевне, показал повестку — скоро в армию, в лётное училище. «И не жалко Лилю оставлять?» — «Она будет меня ждать, — холодно и твёрдо сказал я, помня о сплетнях. — А потом мы поженимся». — «Вы хорошая пара, — сказала Ида Григорьевна, — очень друг другу подходите. Так бывает у людей, которые долго живут вместе».

Мы с ней вместе душа в душу с февраля 1940 года. Пятый год.

«А не получится так, что военный завод даст мне бронь?» — «Ты поговори с Мишей Лещенко, он завтра-послезавтра приедет в лагерь». Разговор короткий, вроде понятный, но, как вскоре оказалось, совсем непонятный, поскольку я думал об одном — идеальном, а Ида Григорьевна подумала о другом — реальном.