Не жалею, не зову, не плачу...

«Общение с пионерами тебе не повредит, ты по натуре замкнутый, надо научиться владеть собой. Важно начать самовоспитание, преодолеть в себе барьер психологический. Ты будешь офицером, но пока ведёшь себя, действительно, как поэт, предпочитаешь одиночество». Молодчина, когда успела заметить? Впрочем, учителя изучают психологию, педагогику, умеют наблюдать и делать выводы, чтобы правильно воспитывать каждого ученика. — «У тебя есть, чем увлечь детей, поверь мне, Иван. Ты всё умеешь, ты мигом создашь кружок самодеятельности, и вы будете творить чудеса. Ты можешь быть выдающимся организатором под настроение, я же знаю». Да, я упрям в достижении цели, но — своей цели, а не навязанной со стороны, здесь я люто открещиваюсь. Всё лето пройдёт в возне с пионерами, я там испсихуюсь весь. А она меня ведёт. За руку. Пришли в райком, прямо к секретарю — молодая, примерно как наша Софья, и чем-то на неё похожа, в белой блузке, коротко стрижена и тоже довольно симпатичная. Подала мне руку: — «Новожилова» — «Он в курсе, — сказала Софья Львовна, — но упирается». — «Как это упирается? — Новожилова вскинула брови. — Да ты в своём уме, Щеголихин? На твоё место просится человек сорок. Мы тебе оказываем большое доверие. Перед нами поставлена задача образцово организовать отдых детей. На летнюю оздоровительную кампанию отпускается в этом году более пяти миллионов рублей. Пионерский лагерь военного завода будет самый большой, на шестьсот детей».

С ум-ма сойти! Я думал, как в школьном классе, человек 30–40, а тут шестьсот оглоедов! Как я справлюсь с такой ордой?! Новожилова взяла со стола бумагу. «Тебе, Щеголихин, оказано большое доверие, и ты нас не подведёшь. Из восьмой школы всего только ты один, трое из семнадцатой и двое из тринадцатой. Тебя и в горкоме знают, тебя даже военный комендант знает. Восьмая по строевой подготовке держит первое место, мы тобой гордимся».

«А кого вы наметили из тринадцатой школы?» — спросила Золотая Ручка и глянула на меня лукаво. — «Лилю Власову и Машу Чиркову».

Что тут можно сказать? Ни один мускул не дрогнул на его лице. Правда, слегка перешибло дыхание. Они приходили к нашей Софье как раз по этому делу, когда я стоял на посту. Всё меняется. Не страшны мне шестьсот пионеров, пусть их будет шестьсот тысяч. Милая Софья Львовна, я стою перед вами на коленях до сих пор.

15

5-го июня мы окончили девятый класс, а 6-го десант союзников высадился в Нормандии — открылся второй фронт. В тот же день мы с Лилей оказались в пионерском лагере военного завода, в селении Чон-Арык, в предгорьях Ала-Тоо. Жара стояла неимоверная, по слухам, до 60-ти градусов, лопалась кожа на ногах от зноя и сухости. День от подъёма до отбоя был расписан буквально по минутам. Если в каком-то отряде детям выпадало чуточку свободного времени, вожатой сразу выговор за неорганизованность. Всюду строем в шеренгу по два — и купаться, и в столовую, и на сбор курая для костра, и на линейку утреннюю и вечернюю. Мне пришлось командовать при общем построении на линейку, играть на баяне марш при подъёме флага утром и гимн при спуске флага вечером, рисовать стенгазету, готовить самодеятельность, разгружать продукты для пищеблока, чистить картошку с дежурными по кухне, принимать новый поток пионеров и отправлять по домам старый, ну и, конечно, проводить военную игру «Битва жёлтых с зелёными». Весь лагерь делился на два отряда, медсестра красила один бинт зелёнкой, другой акрихином, резала на ленточки, и каждый делал себе повязку на рукав. Самодеятельность готовили, как в школе, танцы, песни: «Огонёк», «Землянка», «Офицерский вальс». Детям нравились именно взрослые песни, а пионерские шли вторым номером.

От зари до зари все мы вертелись как белки в колесе. После отбоя ещё заседал штаб вожатых: что сделано, что не сделано, разбор недостатков и планы на завтра. В двенадцать ночи все уже спали, только мы с Лилей сидели на склоне горы над лагерем. Двое из шестисот. Смотрели на слабые огни города в далёкой низине. Мечтали. Ждали падающую звезду — загадать желание. Моё было связано со словом падение. Мне было уже семнадцать лет, я давно знал, мы с Лилей уже созрели для того самого. Она тоже знала, но вела себя так, будто и не желала знать. Мы отваживались говорить недомолвками, загадками, намёками, а Лиля ещё и с насмешкой, с издёвкой над чьей-то слабостью, а может быть, и неумелостью, кто её знает. «Ты, конечно, мечтаешь, но фиг получишь». Ещё как получу! В крайнем случае с другой. «Да-а?! Только попробуй!» В накале спора полагалось бы ей тут же обнажиться и утвердить свой приоритет, однако увы. Но так бывало у нас не каждый день, чаще мы элегически мечтали о будущем, как я пойду в училище, потом буду летать, а она за меня волноваться. «Главное не в этом». А в чём? «Я буду ждать тебя».