Не жалею, не зову, не плачу...

Мечты мечтами, но сначала реальность — медицинская комиссия.

13

Добровольцев пришло много, я не ожидал такой толпы соперников. Если все станут лётчиками, самолётов не хватит. Тут же оказались и братья Пуциковичи, ринулись ко мне как родные и близкие: «Ванай, здорово, мы тебя в списке видели!» Меня всё это слегка накалило, я ждал, будет поступать человек пять, ну десять самых отборных, а тут такая орда. Сразу нашлись знатоки препятствий на медкомиссии. Самое каверзное, конечно, кресло, где вместо спинки — рейка, усаживают тебя, крутят и останавливают. Если не поймаешь затылком рейку, пиши заявление в пехоту, и начальником у тебя будет совсем не тот генерал, что взмывает в красном ястребке над городом Фрунзе, и все им любуются, когда он, пролетая над Домом правительства, легонько качнёт крылом в знак приветствия.

За дверью скрылись первые смельчаки, а в коридоре уже новые сведения. Если ты пройдёшь кресло, не радуйся, предстоит ещё испытание, только тогда ты стопроцентно годен. Тебе командуют: прямо перед собой шагом марш, ты идёшь и — бах! — оказываешься вдруг в подземелье, с бешеной скоростью падаешь в тартарары. Полная темнота и жуткая тишина без проблеска, а тебя ещё током — ррраз! Через минуту вытаскивают, проверяют частоту пульса, зрачки, рефлексы, по колену бьют молоточком. Результаты разные. Был случай, когда молодой, здоровый парень рухнул в подвал спокойно, без вздоха и оха, а когда стали вытаскивать — он мёртвый, разрыв сердца. Война, что делать, проверка суровая. Так что, ребята, подумайте, пока не поздно, в пехотное проверяют только плоскостопие и геморрой.

Подошла моя очередь, захожу, раздеваюсь. Огромная комната, несколько столов и полно людей полуголых и в белых халатах. Я первым делом смотрю на кресло, а там крутят доходягу, одни рёбра. Остановили, он с закрытыми глазами поднял голову и точно коснулся рейки. Без паники, Ванай, чем ты хуже. Сначала рост, вес, объём груди, всё белое, медицинское — ростомер белый, весы белые, дальше аппарат на столе — цилиндр чуть поуже ведра, от него шланг, на конце мундштук, берёшь в рот и выдуваешь сколько можешь. Подхожу, взял мундштук в рот и дую-дую-дую. Мать честная! Выдул до конца! Сестра даже засмеялась: больше пятисот! Врач подошёл — а ну-ка ещё раз! Ребята окружили, даю сеанс, как в цирке. Набрал мешок воздуха и выдул цилиндр с ещё большей лёгкостью — весь. «Вот что значит, человек не курит, — говорит врач. — Или ты куришь?» Был бы фокус номер два, если бы я сказал, курю взатяг с шести лет, как тут некоторые признавались. У меня такие лёгкие потому, что я хожу по 15 километров в день, плюс крестьянское происхождение. Они в чистом поле дышали свежим воздухом не одно тысячелетие, пока революция не согнала их с полей на фабрики, заводы, на домны и в кочегарки. Однако ёмкость лёгких не главный показатель, не буду же я летать не них как на пузырях. Иду дальше. Окулист — норма, ухо-горло-нос — тоже, невропатолог — норма. Сажусь в кресло и чувствую пупырышки по всему телу, хотя тепло, май месяц, на улице жарко. О моём подвиге с выдувалкой уже забыли, комиссия идёт своим чередом. Уселся, взялся покрепче, сестра крутанула кресло раз, другой, третий… Что было дальше, я не сразу сообразил. Кресло остановилось, но движение моё продолжалось. И не вкруговую, а уже вниз головой. Весь зал со столами и белыми халатами полез в сторону, и я чувствую, как мне в правый бок впивается железяка, — да что такое?! Пол полез под потолок. Уж не сбросили ли меня в подпол? Но темноты нет, светло и ярко, радужные круги в глазах. Оказывается, только сестра остановила кресло, как я сразу повалился на бок, она меня едва поймала. Слышу голос как с того света: вставай! Меня тошнит, я обалдело встал и пошёл, качаясь, прямиком в угол, балансирую руками, чтобы не упасть, как канатоходец, меня вырвало. Какая к чёрту авиация, отстаньте от меня все, мне лишь бы не сдохнуть сейчас. Я забыл все свои клятвы и мечты, осталось одно желание — поскорее бы мне очухаться! Никуда я не буду рваться, буду пешим ходить, даю слово, только пусть мне кишки не выворачивает. Побрёл одеваться, а меня окликают: ещё к хирургу надо, эй, парень! В дальнем углу председатель комиссии, старый сутулый хирург, он даёт заключение. Возле него голые Пуциковичи размахивали руками, что-то доказывали. Никуда он от них не денется, всё напишет, как им надо. Я подошёл к хирургу со своим листком — можно мне второй раз прийти? «Во вторник», — сказал он и сделал отметку в листке, не стал упираться. Пуциковичи ждали меня в коридоре и подняли галдёж: тебя вестибулярный аппарат подвёл, но он таки поддаётся тренировке, за границей есть специальные тренажёры. Молодцы, ребята, завтра я махну в США, потренируюсь и во вторник обратно. Что ещё важно? Пуциковичам точно известно, двадцать седьмой год осенью обязательно призовут. Кому охота в пехоту, в пехоту никому не охота.