Не жалею, не зову, не плачу...

В 13-й школе вечер. Пригласили наш оркестр из 8-й школы, мы будем играть, они будут танцевать со своими шефами, курсантами авиашколы. Явились мы туда со своими мандолинами, балалайками, баяном, встретила нас директриса, спасибо, ребята, спасибо. Но девчонки на нас ноль внимания, у каждой за спиной крылышки выросли, как на курсантских погонах. Всё понятно, терпимо, если бы я собственными ушами не услышал, как Лиля спросила Машу Чиркову: «А Феликс пришёл?»

Мы открыли вечер громовым маршем, потом перешли на вальс. Сидим на сцене, пиликаем, смотрю я в зал и глазам не верю, — Лиля танцует с этим самым Феликсом. У меня мурашки по спине вверх-вниз по затылку, чувствую, волосы дыбом, сижу как дикобраз. Он высокий, стройный курсант, с хорошей выправкой, пухлогубый, голубоглазый, танцует в манере соблазнителя — полусонное, томное лицо. Знает, конечно, о своей неотразимости, привык к победам. Да и танцует классно. Как сказал поэт, танцы это тоже школа, одна из самых старых школ, когда старательно два пола натирают третий пол. Девчонки о нём легенды рассказывали, жил он якобы на Дзержинской, в него влюбилась какая-то отличница и отравилась уксусной эссенцией. Короче говоря, кумир, да ко всему — Феликс, а не какой-то Ванька, Петька, Васька. Курсантов было человек пятнадцать, но, казалось, они заполнили всю школу. На них ладные кителя, белые подворотнички, погоны — на голубом поле серебристые крылышки и по краям золотой галун. Сапоги начищены, от ремней они стройные, от погон плечистые, бравые как на подбор. Ну, а что мы в сравнении с ними? Шпана шпаной. Доиграли мы свой вальс, танцующие распались, улыбки, шутки, а я не знал, что делать, куда смотреть, ибо вся 13-я школа и вся 8-я в лице лучших её представителей смотрели сейчас на меня и ждали, когда я поднимусь, брошу свой инструмент, он трагически вякнет на высокой ноте, а я двинусь сквозь толпу как ледокол «Челюскин» во льдах Арктики и дам по морде. Но дальше вопрос — кому? Подруге своей неверной или хахалю из авиашколы? Надо решить. Жаль, конечно, что я не могу вызвать его на дуэль с применением любого вида оружия, как холодного, так и горячего. Лиля на нём так бы и повисла, вся в слезах, знает, за стрельбу у меня приз Осовиахима. Отставил я свой баян и пошёл в коридор, так уже полно шпаны с Шестидесятого, через окна, через уборную, чёрт их знает, как они пролезают, через дымоход, через любую щель, как тараканы. Стоят возле лестницы и курят, и с ними наши ребята Вахрамей и Валяй (не было в городе блатных и приблатнённых, с которыми мои дружки с Дунгановки не водились бы). Я подошёл, попросил закурить — это в школе-то, открыто! — но я был готов совершить дикое преступление, я не знал, что со мной будет через минуту-другую. Пусть курение меня успокоит. Дёрнул разок-другой — замутило, затошнило, я никогда не курил и хватанул сгоряча полные лёгкие. Играть фокстрот не пошёл. Кое-кто встревожился. Появились вдвоём — Лиля с Машей Чирковой. Хорошо, что без Феликса. Ты куда сбежал, там тебя все ищут? — и физиономии совсем невинные. А я меня в руках чинарик дымится, тлеет. У Лили сразу глаза круглые. «Да ты что, куришь?!» — Аж побледнела, бедная. — «Иди, танцуй со своим Феликсом», — я пренебрежительно отвернулся. «А что здесь такого, пойду и буду танцевать». Тогда я добавил: «Швабра!» — предел оскорбления в нашем кругу, так называли совсем никчёмных девчонок, всяких шалав. Лиля остолбенела. А я щелчком метнул окурок вдоль по коридору и пошёл по лестнице к выходу.

Тёмная, глухая ночь. Брёл я по аллее посреди деревьев во мраке, спотыкался, тащил своё несчастье и думал, Феликс наверняка пойдёт провожать её, сбитых девичьих сердец у него гораздо больше, чем звёзд на фюзеляже у Покрышкина. Они будут целоваться и… так далее. Курсанты — не я, они зря время не тратят. Черно, мрак, но пусть попробует кто-нибудь сунуться ко мне из банды «Чёрная кошка», я ему откушу голову, как редиску. А может, и нет, пусть лучше меня прирежут, жить мне дальше незачем. Какой-то пижон в погонах, в сущности, первый встречный, — и она всё забыла, положила ему руки на плечи. А с каким душевным трепетом спрашивала Машу Чиркову: «А Феликс бу-удет?» — такую руладу пустила, а я стою рядом, дыхание её слышу, губы её вижу, миллион раз мною целованные… Ко всем чертям, предательства не прощу!

12