Не жалею, не зову, не плачу...

А пока продолжаем рыть. Собственно говоря, не продолжаем, а уже заканчиваем. Удивительно, я лез в нору без особого страха. Не было такого уж крайнего отчаяния, чтобы загонять меня в недра как суслика в полнейший мрак. В детстве, в четвертом классе я был влюблен в Таю Поливанную, на ботанике мы с ней сажали рядышком какие-то корешки, я чуть не умер от счастья, прямо на грядке. И вот однажды идет она с подружкой по Дунганской, а поперёк — Атбашинская, по ней широкий бурный арык, и я с пацанами купаюсь. На пересечении улиц арык уходил в длинную толстую трубу, сверху по ней ходили и ездили. Один пацан проплыл через всю трубу и стал героем. А я боялся — вдруг там камни внутри и мусор, дохлая собака с дороги, не пролезешь и обратно раком против течения не пройдёшь, в трубе не развернешься, так и пропадешь, захлебнешься, приедут пожарники и будут твой труп вытаскивать баграми. Ни за что в жизни я туда не полезу, глупость, ложный героизм, я грамотный. И вот идет Тая Поливанная с подружкой, что-то мне говорит, улыбается, и я сияю в ответ сам не свой, и вдруг на ее глазах — нырь в трубу и поплыл во мраке, и вылез из другого конца, весело фыркая, для меня эта труба смертельная сущий пустяк. Перед пацанами вышку держать я не рвался, скучно, но вот перед девчонками погусарить, как оказалось, всегда готов.

Позднее, представляя рытьё во тьме, я самому себе не верил. Много лет видел во сне, как сдавливают меня со всех сторон тяжелые валуны, задыхаюсь, лезу, лезу, а лаз всё уже, уже, а камни всё тесней и тесней.

Со дня на день мы могли уже выйти наружу, рыть надо было только ночью, чтобы башку свою высунуть в темноте и не послужить прицелом для вертухая с вышки. Что мы будем делать, когда вылезем? Начнется самое интересное. Подкоп — скука, работа для идиотов, а вот дальше — для умных, каковые мы есть на самом деле. Мы творцы, артисты и наглецы, вылезаем и всё творим на ходу, зачем заранее мандражить? Деньги у нас будут, Володя продаст придурку из штаба свой аккордеон «Гранессо». У нас наготове два парика, два галстука и две белых манишки из наволочки, мы выглядим как лауреаты Сталинской премии. Главное — сесть на поезд и добраться хотя бы до Ачинска, а уж в Красноярске мы будем как у Бога за пазухой, не говоря уж о Новосибирске. В Ленинграде на Лиговке — там каждый камень Володю знает. «Гранессо» лучше не продавать, мы же оба играем, стихи читаем, поём, мы готовый ансамбль, джаз-банда из Абакана. Надо бы прихватить с собой еще и контрабас в футляре, в подкоп он, к сожалению, не пролезет, вывезем его на объект с концертной группой и там оставим. Те, кого пошлют нам вдогон, когда мы сядем в экспресс «Владивосток — Москва», раскроют рот от восторга и, зажав карабины между колен, освободят руки для бурных аплодисментов артистам Красноярской филармонии. До экспресса мы подобьём клинки к двум-трем девицам, создадим хор и намалюем афишу — едем с гастролей, были в Минусинске, а также в Шушенском, почтили память Владимира Ильича.

Талант отличается от бездарности числом вариантов — в шахматах, в литературе, в музыке и при побеге. Допустим, приедет сюда Ветка, привезет нам кое-что из одежды, и двинем тогда втроем в Ленинград, Веткин любимый город. Всё мы с Питерским предусмотрели, очень увлекательное занятие обсуждать варианты, нет ничего слаще, если бы всё записать, а потом издать, получилось бы невероятно ходовое пособие. Жизнь без побега ужасно скучна, и как только ее другие терпят, просто уму непостижимо, какие они дремучие, какие конченые.

Я упрямый, если в меня вселился бес, даю ему волю, вручаю штурвал, я сам становлюсь бесом. Если я решил пробиться на свободу, то первым должен увидеть свет в конце тоннеля. Так оно и вышло. Глубокой ночью я рыл круто вверх, остервенело колупая и нанося последние удары. «О, други, где вы? Уж близок срок, темно ты, чрево, и крест высок». Наконец лопата рывком пошла как в дыру. Узкая щель и краешек густо-синего неба и даже звезда, как по заказу. Я дёрнул за веревку три раза и еще трижды — сигнал победы, торжества — и полез обратно, пятясь как рак, задевая землю то локтями, то задом, опасно — вдруг завалишь самого себя и ничем уже отсюда не вытащат, придется Питерскому вызывать бульдозер и сносить с лица земли всю КВЧ. Судя по длине верёвки, мы уже недели три тому назад покинули лагерь. Пусть меня сейчас ловят с собаками и расстреливают, зато я своего добился, на волю вышел. Если застряну сейчас в норе, буду считаться в побеге. С Питерским мы условились — в случае завала поднимать всех: фотографа, киномеханика, лабухов, педерастов с чердака привлечь и рыть, не щадя сил, а там будет видно. Не дай Бог, конечно, не приведи Господь. Я эту бузу религиозную не приемлю, я не верю в приметы. Мы рискуем, конечно, но и дурак знает, риск благородное дело. Добавят, снова побегу, найду способ, не я первый, не я последний. Усатый бегал шесть раз и вон до каких высот добрался, а если бы не бегал, гнили бы сейчас его кости серые в Туруханском крае вместе с бивнями мамонта.