Не жалею, не зову, не плачу...

После укола стихала адская боль, и Семенов рассказывал о своей матери, о девушке Грете, говорил по-немецки и даже пел детскую песенку. Перед самым арестом он увидел во сне мать. Полумрак, ночь, открывается железная дверь, гремит тяжелая цепь, и он видит ступени вниз под косым светом из-под его ног. Там темно и жутко, боязно спускаться по обомшелым ступеням, но он слышит голос матери снизу: «Коля… Коля, сынок…». И он туда спускается шаг за шагом. На другой день его арестовали. Перед судом опять тот же сон и голос матери. Но почему мать его зовет не туда, зачем ему вниз? Потому что звала его Родина мать, и свела его, в преисподнюю, заманила своего доверчивого, непорочного сына. После трибунала отправили Семенова в лагерь, и снова он видит сон: железная дверь, тяжелая цепь, наяву он ничего подобного никогда не видел. Снова каменные ступени и полный мрак внизу. Лучше повернуть обратно, но опять он слышит: «Коля… Коля, сынок…» Мать его ничего не знала, он ей ни слова не написал про арест и суд, сообщил только, что из Германии его перебросят, возможно, на границу с Японией, таково наша армейская служба, и мать пусть надеется, что лет через десять он приедет полковником. Вся его жизнь рухнула — от чего? От любви — самого светлого, славного чувства, воспетого всеми народами. Читал он Гёте и любил Гретхен, и вот что от него осталось. А если бы читал не Гёте, а только приказы командования, то жил бы припеваючи здоровым и бодрым, сверкал бы золотыми погонами, и не сидел, может, даже других сажал.

Читают поэтов те, кто сидит, у них всегда есть время, и не читают те, кто сажает, им всегда некогда. Перед смертью Семенов рассказал свой последний сон, вещий он или не вещий, кто знает. Опять тяжелая дверь, средневековое подземелье, каменные ступени и косой свет из-под его ног. Он не хочет спускаться туда, но уже знает, идти придётся, сейчас позовет его голос мамы, и он пойдет, сейчас она позовет, вот-вот… А она не зовет. Он стоит и ждет, а голоса нет. «Не позвала меня мама. А зачем раньше звала, не могу понять». Хабибулин плакал взахлёб: «Кол-ля, вах-вах, Кол-ля, пашему бох нишаво не делает». Семенов кротко улыбался сухими губами. На вскрытии обнаружили огромную опухоль позвоночника, с детскую голову, проросла она все стенки и припаяла кишечник. Было ему двадцать шесть лет.

24

Вечером пришел Фефер, усталый, сутулый, старый, с какой-то папкой в руках. «Завтра, Женя, освобождаюсь… — А вид, будто дали ему третий срок, свет свободы никак не озарял его угнетенный облик. — Давай посидим на прощанье. — Александр Семенович переложил папку из руки в руку, не желая класть ее на стол. — Не сплю. Каждую ночь хоть глаз выколи. Падла».

Скоро-скоро, Александр Семенович, будете вы изъясняться на другой фене, не скучно ли вам будет? Я провел его в физиотерапевтический кабинет. Оборудовали его совсем недавно и приказали мне заведовать, вдобавок ко всем моим прежним обязанностям. Собственно говоря, сам напросился, первым ринулся осваивать аппаратуру по золотому правилу: всё знать, всё уметь. Вета прислала мне толстенный учебник, где на первой странице утверждалось, нет в мире болезни, способной устоять перед физиотерапией. При нервах хорошо помогает дарсонваль, высокая тумба и сверху рожок вроде душевого, процедура так и называется — статический душ. Садишься под рожок, включается аппарат в сеть, и тебе на плечи, на спину идут разряды, они-то и создают спокойствие. Сначала мы на себе перепробовали, капитан Капустин заметил, у него даже волосы на темени стали гуще расти. И Светлана посидела, и Сашеньку я приглашал, блатные записались в очередь, у всех нервы, сидели истово, терпели, закрыв глаза. На Батумца так подействовало, что он рухнул с табуретки — заснул, всю ночь в карты шпилил. А потом вдруг как отрезало, ни один больной не показывается, в чем дело? Коля Гапон авторитетно заявил: «Падла буду, эти токи, как и рентген, влияют на половую силу. Бабу захочешь, а член будет на полшестого». Моментально слух облетел больницу, и клиентуру мою как ветром сдуло.