Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)

Недоумение Квазимодо, не могущего взять в толк, откуда прево известен язык, изобретённый мэтром Фролло, объяснялось довольно просто. Тристан Отшельник обладал хорошей памятью и внимательно наблюдал за уроком, преподанным королю отцом Клодом тем самым вечером, когда Квазимодо едва не лишился ушей по минутной прихоти Людовика Одиннадцатого. Общение при помощи тайных знаков, непонятных окружающим, показалось Тристану интересной задумкой. Он решил перенять этот язык, чтобы при необходимости руководить действиями своих людей, не используя голос. И вот, нежданно-негаданно, ему выпала возможность поговорить с тем, для кого эти жесты были придуманы. Допрос глухого представлялся задачей нелёгкой, знание жестов нисколько её не упрощало.

Королевский куманёк, скрестив руки на груди, со снисходительной ухмылкой глядел на горбуна — раскрасневшегося, оборванного, со всклокоченными волосами, заросшими щеками и затравленным взглядом. Вокруг них сомкнули плотное кольцо стражники, такие же кровожадные и суровые, как и их начальник. Они возбуждённо переговаривались, обсуждая уродства Квазимодо, которого впервые увидели так близко. Вся эта живописная группа напоминала свору охотничьих псов, окруживших раненого вепря. Рыча, показывая ослепительно белые клыки, свесив алые языки, псы осаждают добычу, держась на безопасном расстоянии и ожидая охотника. Они знают — загнанному зверю, каким бы мощным и свирепым он ни был, не уйти от них.

— Откуда ты здесь взялся, негодяй? — громовым голосом спросил Тристан.

Король, насколько он помнил, не собирался освобождать пленника. Тристана не было в замке, когда шотландец отворил клетку, выпустив на волю наскучившую Людовику игрушку. Прево, тем самым, имел все основания заподозрить Квазимодо в бегстве: каким-то невероятным образом горбуну удалось выбраться из зверинца, проскользнуть мимо стражи, миновать рвы и стены. Подобный подвиг не под силу человеку, но Квазимодо по мнению Тристана и не был обычным человеком. Теперь же беглец скрывается от погони, путая следы. Вот почему он идёт не по дороге, как все порядочные люди, а плутает в чащобе.

Растерявшийся, перепуганный Квазимодо судорожно сглатывал, не в силах вымолвить ни слова. Его зубы стучали, как кастаньеты. Растрёпанные рыжие вихры во все стороны топорщились на голове, будто иглы ощетинившегося ежа. Вид его был поистине ужасен. Отрёпанный и обросший, он походил одновременно и на разбойника, и на демона. Горбун разобрал по губам, о чём его спрашивают. Ему надлежало сказать, что он не намеренно посягнул на владения прево, что король отпустил его. Язык, непривычный к разговорам, не слушался, точно как и тогда, в келье.

— Мессир Тристан… — выдал он, наконец, сообразив, что затянувшееся молчание увеличивает степень его вины. Фраза оборвалась, едва зародившись.

— Как ты смеешь, мерзавец, так обращаться к господину прево?! — тут же рявкнул стражник, обиженный панибратством по отношению к своему командиру. Слова он сопроводил оплеухой, от которой Квазимодо даже не пошатнулся, но удивлённо уставился на обидчика, не ведая, чем разозлил его.

— Оставь, Жак, — ощерился Тристан, — не то выбьешь из его башки последний ум.

Он предпочёл допустить некоторые вольности в обращении, чем разъяснять глухому основы субординации, тратя лишние время и нервы. Между тем злоключения Квазимодо продолжались. Один из стражников, приметив кошель, висевший на его поясе, резким движением сорвал подарок Людовика и передал Тристану. Королевский куманёк взвесил расшитый узорами кошель на ладони, ощутив его тяжесть, заглянул внутрь и присвистнул, увидев золотые монеты. Ни роскошная вещица, ни её содержимое никак не могли принадлежать кривому звонарю, ещё сегодня утром сидевшему взаперти среди зверей.

— Откуда у тебя такие деньги, оборванец? — прорычал прево тоном, от которого у допрашиваемых им людей пробегал мороз по коже. — Смотри на меня! — подал он знак Квазимодо. — Ты их украл? Украл?

Несчастный звонарь, глядя в его гневные округлившиеся глаза, на его губы, прочёл вопрос. Однако он, ошеломлённый ударом Жака, боялся раскрыть рот, к тому же он не понимал, в чём его обвиняют. Ведь он не брал чужого. Государь сам дал ему этот кошель. Квазимодо не знал даже, что в нём лежит. Каждое слово, каждое действие горбуна оборачивалось против него, и он не знал уже, что лучше: пытаться оправдываться, или молчать.

— Клянусь Пасхой, зря я тогда не отрубил тебе уши! — продолжал запугивать прево, по-волчьи скаля зубы под глумливые ухмылки подчинённых. — Придётся мне, видно, наверстать упущенное и наказать тебя так, как полагается поступать с ворами. Ну, отвечай! Где ты взял кошелёк? Что ты делаешь в лесу?

Он положил руку на эфес меча. По-видимому, этот жест был ему привычен. Телодвижения прево произвели нужное впечатление на горбуна. Он вспомнил их первую встречу, догадался, какой опасности подвергается, понял, что от его красноречия, от убедительности речей зависит самая жизнь.

— Пощадите, мессир Тристан! — завопил Квазимодо, не слыша собственного голоса и не осознавая, насколько он громок. — Я не крал!