Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)

Когда храм опустел, звонарь решился приблизиться к грозному благодетелю, заняв такое положение, чтобы оказаться в поле его зрения. Квазимодо не мог покинуть человека, оказавшего ему неисчислимые благодеяния, а, возможно, и спасшего самую жизнь. Благодарность пересилила страх. Он терпеливо ожидал, когда прево заметит его. Он видел глаза Тристана — прежде хищные и злобные, а сейчас погасшие, растерянные, ищущие. Такой же взгляд иной раз бывал и у Фролло в дни одержимости цыганской плясуньей. Квазимодо понял: прево жаждет успокоения, но не находит нигде; то, от чего он пытается бежать, настигает его. Переживший лютую тоску после разлуки со священником, горбун постигал болезненность утраты, терзавшую Тристана после смерти господина, служение которому составляло смысл и цель его существования. Но того, что испытывает палач, пресытившийся кровью своих жертв, предчувствующий приближение неотвратимого — этого Квазимодо не знал и никто, кроме самого палача, не мог узнать.

Тристан очнулся от своих дум и, заметив, наконец, горбуна, знаком велел ему приблизиться.

— А, это ты, Квазимодо! — вымученно, криво улыбнулся прево. — Я слышал, как ты трезвонишь. Ну как, счастлив с мэтром? Не крадёшь больше цыганок?

— Я счастлив, мессир Тристан! Господин мой со мной, я вернулся к прежней работе. Я благодарю небо за вашу помощь. А вы… — горбун осёкся, запоздало сообразив, что не надо бы спрашивать прево об усопшем повелителе.

Квазимодо не лгал: он был действительно счастлив. Горбун счёл неуместным жаловаться благодетелю на свои повседневные неурядицы, да и они не так уже, как в минувшие времена, отравляли его жизнь, наполненную вниманием мэтра.

— Служу новому королю, как служил его отцу и деду, — твёрдо ответил Тристан, глядя мимо собеседника, не заботясь, понимают ли его. Взгляд его снова затуманился. — Думаю, не положить ли конец этой службе. Я состарился, Квазимодо, а иногда вижу… вижу их… — он скрипнул зубами. — Впрочем, тебе об этом знать незачем. Исполню одну работёнку по приказу его величества: достану из подземелий Монфокона останки бедолаги Оливье, чтоб закопать его труп среди подобающей компании, а там… Там видно будет. Прощай, Квазимодо! Хоть ты не поминай меня лихом!

Произнеся этот тоскливый монолог, не дожидаясь ответа, не подходя к священнику, прево маршалов удалился прочь военным своим шагом. Квазимодо, исторгнув из груди горестный вздох, долго смотрел ему вослед.