Не так страшен чёрт, как его малюют (СИ)

Ошеломлённый Людовик пожевал бескровными губами, потёр рукой взмокший лоб.

— Тише, тише, Тристан! — заговорил он, понизив голос, весь подавшись вперёд. — Мы с тобой отправляли на постой к «доченькам»* епископов и кардиналов. Что нам ничтожный звонарь?

Прево, вняв доводам, не стал продолжать, однако зерно сомнения, посеянное им в королевской душе, упало на благодатную почву. Пусть и не сразу, но из семени проклюнулся крохотный росток. К тому времени август подлетел к концу. Сентябрьские звёзды низко висели над землёй, ночи сделались прохладными, но Квазимодо, привычный к спартанскому образу жизни, не ощущал холода. В его душе разверзлась бездна.

Клетка, в которой заперли бедного звонаря, выгодно отличалась от жутких сооружений, предназначенных для истязания узников, но всё же то была клетка. Горбуну принесли пуховую перину, подушку и одеяло, но он пренебрегал удобным ложем. Его как и прежде кормили яствами с королевского стола, но пища почти всегда оставалась нетронутой — Квазимодо ел ровно столько, чтоб не умереть с голоду. Сутки напролёт он сидел, забившись в угол, как загнанный зверёк, или ходил, разминая затекшие мускулы, или дремал, скрючившись на полу. Его звали, пытались тычками пробудить его дремлющее сознание — Квазимодо не реагировал ни на что. Он с каждым днём увядал всё сильнее, он медленно умирал.

Умирал и Людовик. Он всеми силами цеплялся за жизнь, капля за каплей, день за днём покидающую его дряхлое, скрученное болезнью тело. Смерть не хотела забирать его сразу, она подбиралась исподволь, нанося своей жертве уколы, напоминая о неизбежном часе, когда уж никакие лекари, никакие священники не изгонят её. Всемирный паук, ослабевший, но ещё заставляющий считаться со своим грозным именем, ограничил круг общения, часами уединяясь в библиотеке, оживая и становясь ненадолго собой прежним, когда подворачивалась возможность провести хитроумную политическую игру. Большую часть повседневных забот он передал Оливье ле Дэну. Разве мог предвидеть сын брадобрея из деревушки Тилт близ города Гента, что однажды он станет соправителем Франции?

Людовик, придя в очередной раз в зверинец, остановился против поникшего Квазимодо, даже не поднявшегося при его появлении. Припомнил он происшествие в келье архидьякона, послужившее началом злоключений звонаря, и устрашился возмездия свыше, а, устрашившись, повелел отпереть клетку.

Горбун сидел в углу, безучастный ко всему, не ведая о свершившихся над ним переменах. Он не услышал, а, поскольку смотрел в пол, то и не увидел, как замок отомкнули, как к нему приблизился человек. Вошедший, не ограничиваясь созерцанием, потряс пленника за плечо, стараясь растормошить. Очнувшись от своих дум, Квазимодо поднял взгляд и увидел стрелка шотландской гвардии, что-то втолковывающего ему, открытую дверцу клетки, других солдат снаружи и — короля. Ни Оливье Дьявола, ни Тристана Отшельника рядом с ним не наблюдалось. Горбун не шелохнулся. С самого первого дня заточения он перестал кланяться людям, приходившим поглазеть на него. Возможно, смирением он скорее бы добился милости короля, но все порывы угасли в его впавшем в оцепенение сознании.

— Выходи! — нетерпеливо понукал шотландец.

Квазимодо растерянно моргал.

— Выходи же! — повторил гвардеец и указал на дверцу. — Король дарует тебе свободу.

Тогда Квазимодо, верно истолковав жест, повиновался. Еле переступая одеревеневшими ногами, окрылённый надеждой, он выбрался на волю, подошёл к государю и склонился перед ним, пошатнувшись и едва не упав.

— Я прощаю тебя, — проскрипел Людовик, отводя взгляд. — Я признаю, что был несправедлив и готов вознаградить тебя за перенесённые лишения. Чего ты хочешь?

Глухой внимательно смотрел на тонкие губы старика, с расстановкой повторившие:

— Че-го… ты… хо-чешь?

Квазимодо желал лишь одного: вернуться домой, к мэтру Фролло. Это желание он тотчас и озвучил.

— В таком случае отправляйся к своему мэтру! — великодушно позволил Людовик.

Квазимодо снабдили увесистым кошельком с золотыми экю, сопроводительным письмом, под руки вывели его, не верящего до конца в происходящее, за ворота замка, указали, по какой дороге идти. Король не задумался, каким образом глухой человек, не знающий здешних мест, доберётся до Парижа. Здесь вспышка монаршего милосердия угасла. Горбун растерянно потоптался на месте, озираясь и ожидая каждую секунду приказа возвращаться обратно в замок. Но никто не подходил к нему, только скучающие арбалетчики наблюдали за ним со своих вышек. Тогда, уверившись, что он действительно свободен, Квазимодо побрёл по дороге. Нежданная удача восполняла иссякнувшие силы, ослабевшие ноги несли своего владельца вперёд.