— Всё равно, какой прок от урода? — отмахнулся Оливье, сохраняя невозмутимое выражение лица. Уголки губ подёргивались от сдерживаемого бешенства. Неумолимый Тристан продолжал словесно ранить его, точно бандерильеро, втыкающий копья в бычачью шкуру.
— Много ли проку было от тебя в Генте*? — глумливо оскалился прево.
Оскорблённый брадобрей открыл рот, чтобы ответить колкостью на колкость, но король сердито осадил спорщиков.
— Будет вам браниться, куманьки!
Квазимодо, заключённый в клетку, страдал так, как страдает всякий узник, лишённый воли, видящий перед собою только чёрные металлические прутья. Он понимал, что отсюда ему уже никак не вырваться и не вернуться домой. Мэтр напрасно прождёт его. Поначалу горбун бросался на решётку, скрежеща зубами, но изделие неизвестного, постаравшегося на славу кузнеца, выдержало его атаки. Испытав прочность холодного металла, Квазимодо принялся кружить по клетке, пока не выбился из сил. Тогда он, тяжело дыша, уселся на пол, глядя вперёд. Безмолвие окружало его. Вой и гомон, издаваемый зверями, не достигал слуха пленника. Квазимодо уносился мыслями далеко от Плесси — в Париж, в собор, к Фролло. Из груди его вырвался горестный вздох.
Горбун не сразу заметил вошедших — его невидящий взгляд был направлен сквозь них. Но и тогда, когда узник заметил короля и фаворитов, он, подавленный бедой, не поднялся им навстречу, не вымолвил ни единого слова. Квазимодо смирился со своей участью, что-то окончательно сломалось в нём. Людовик и его спутники глядели на него. Для Квазимодо в данный момент не существовало ни короля, ни Оливье ле Дэна. Горбун своим единственным, налитым кровью оком, смотрел только на Тристана. В его глазах пленник не прочёл сострадания, но, во всяком случае, не заметил и злорадства.
* Тристан имеет в виду неудавшуюся попытку Оливье поднять восстание во Фландрии, чтобы подвести эту страну под французский протекторат. Ле Дэн намеревался устроить волнения в склонном к мятежам Генте, однако был высмеян гентцами и вынужден бежать в Турне.
========== Глава 5. Обретение и расставание ==========
Случай на Гревской площади, произошедший уже после того, как король увёз из Парижа Квазимодо, иначе как промыслом Божьим не называли. Клод Фролло, приняв некоторое участие в событиях, невольно задумался о том, что ничего могло бы и не быть, если б он не прекратил выслеживать цыганку после неудавшегося похищения или предоставил действовать Шармолю. Разрозненные звенья, не встретив препятствий, соединились в единую цепь. Дело было так. Плясунья Эсмеральда, закончив выступление, свернула узорчатый ковёр и собралась покинуть площадь, когда её буквально пригвоздил к месту вопль, полный неистовой ярости.
— Будь ты проклята навеки, египетская саранча! Воровка детей! Гори, ведьма!
То кричала затворница Роландовой башни, сестра Гудула, вретишница. Все знали, что вот уже пятнадцать лет она заточена в келье, питается подаянием, молится и проклинает цыганское племя на все лады. Солдаты ночного дозора уверяли, что отшельница не унимается и с наступлением темноты, частенько они слышали доносящиеся из её норы стенания. Оставалось загадкой, когда же она спит и спит ли вообще. Особенно же Гудула невзлюбила молодую цыганку с козочкой. Эсмеральда оставляла нападки без ответа, только вздрагивала и хмурила брови, когда визжащий, как пила, голос Гудулы предрекал ей то адский костёр, то виселицу. Но на сей раз девушка не сдержалась. Доведённая ли до отчаяния изменой возлюбленного Феба, ободрённая ли исчезновением с горизонта страшного священника, просто ли исчерпалось её терпение, но цыганка подошла к окошку, забранному решёткой, и дрожащим голосом спросила:
— За что вы ненавидите меня? Что я вам сделала?
Крысиная нора, источающая смрадный запах, сразу ожила. Существо, заключённое в её мрачных недрах, зашуршало, заметалось, засуетилось, исходя неистовством потревоженной волчицы. Если бы не прутья в виде чёрного креста, закрывавшие единственное сообщающее отшельницу с миром отверстие, она бы, наверное, выскочила и растерзала молодую цыганку.
— Что ты мне сделала? Что ты мне сделала?! Ты ещё спрашиваешь, тварь! Ребёнок! Ребёнок был у меня! — хрипела Гудула, кружа по келье. — Моя девочка, моя крошка Агнеса! Цыганки украли её, выпили её кровь, сожрали на своём дьявольском шабаше! Где моё дитя, ведьма?! Ты живёшь, а она лежит в холодной земле!
— Увы, — грустно вздохнула Эсмеральда, ласково гладя жавшуюся к ногам Джали. Цыганке сделалось страшно, но в то же время и жаль обезумевшую старуху, поэтому она не уходила от башни. — В чём же моя вина? Ведь я, когда случилось несчастье с вашей малюткой, ещё даже не родилась.
Вретишница придерживалась иного мнения, изменить которое не могли никакие доводы.
— О нет! — взвыла она, потрясая костлявыми руками. — Ты тогда уже появилась на свет, моей Агнесе исполнилось бы сейчас столько же лет, сколько тебе.