Не было бы счастья…

В глубине души Олег и сам удивлялся, что при виде жены совершенно не чувствует никакого желания остаться с ней наедине. Поначалу его это насторожило и даже испугало — со здоровьем, что ли, проблемы? Но ведь там на работе он с удовольствием посматривает на молоденьких подавальщиц в столовой, особенно на Галю, пышная грудь которой так заманчиво виднеется в вырезе белого форменного халата, когда она вытирает клеёнку на столе или наклоняется, ставя солонку. Нравится разглядывать на улице девушек в вошедших в моду коротеньких юбках. А к Лиде ничего нет совсем, ни капельки! При встрече ему казалось, что жена вся пропиталась затхлым запахом их запущенного дома, и мысль прикоснуться к ней вызывала у него брезгливость. Особенно теперь, когда можно было спать в собственной привычной с детства комнате на заботливо постеленной матерью кровати. Антонина любила крахмалить бельё до тугого хруста, так что приходилось с силой разлеплять наволочки и пододеяльники, и мягкое неглаженое по словам матери «жидкое» убранство вызывало неприятное чувство плохо постиранного. Даже в общежитии бельё привозили из прачечной щедро накрахмаленным. И сосед по комнате целый час чертыхался, воюя с пододеяльником и уверяя, что ночью непременно скатится с кровати — как на пластике лежишь. А Олегу нравилось. Да уж, по-честному, ему нравилось всё, что напоминало о матери. И подавальщица Галя, видно, понравилась, что напоминала Антонину рослой фигурой и тёмными гладкими волосами, забранными в пучок. Конечно, не такой большой, как у матери, но все же. А в Лиде раздражало всё: и накрученные щедро залитые лаком волосы, и морковная помада, и слипшиеся от туши ресницы.

И являясь в дом тёщи, Олег пытался показать окружающим, и в первую очередь себе, что пришёл в основном к дочке и, как хороший отец, привёз гостинцы.

И он старательно эту навязанную роль исполнял, подчас удивляясь и даже огорченно подмечая, что маленькая Валя совсем не вызывает в нём тех чувств, что должны быть у каждого родителя. Возвращаясь от дочки, Олег облегчённо вздыхал и с каким-то глупым и детским эгоизмом радовался, словно двоечник, узнав, что училка заболела и контрольную перенесли. Иногда Олега пугало собственное равнодушие. Ну ладно, Лида: к ней не было любви с самого начала, а Валюшка-то при чем? Она-то родная дочь! Но как бы он ни пытался копаться в собственной душе и сердце, неопрятная круглолицая девочка, смотрящая исподлобья, казалась чужой, словно ребёнок соседей или знакомых. Пришёл, гостинца отдал — и с глаз долой. Может, всё оттого, что мать усмотрела сходство с ненавистной невесткой? И Олег бессознательно вглядывался в маленькие черты и тоже стал находить это сходство: или взгляд исподлобья напоминал тёщу, а сопливый нос Зинку? Фраза Антонины, что и цвет волос у Вали как у кошки под хвостом, а стало быть, некрасивый и жалкий, вроде как сын пропустил мимо ушей, но возможно, сравнение это глупое и сказанное в сердцах всё же зацепилось где-то? Так далеко, куда сам человек и не заглянет ни разу за всю жизнь, а Олегу и подавно самокопание доставляло настоящую физическую боль. Ему хотелось, чтобы всё было ясно и понятно без полутонов без метаний. Как при матери: что хорошо ей, то хорошо и для него. Ведь с самого детства он ощущал, что любой спор с ней и желание сделать вопреки приводит лишь к неудачам и заставляет переживать, а это чувство выбивало Олега из колеи. Он уже раз ослушался и привело это к дурацкому браку, и Валя — результат этого никчёмного союза. А может, он стал бы и вовсе отличным любящим отцом, родись дочка от другой правильной женщины? А правильная та, что походила бы на Антонину Князеву.