Не было бы счастья…

Олег с явным удовольствием, ни чуточки не скрывая наглой по Лидиному убеждению ухмылочки, сообщил, что она должна с Валюшкой вернуться к матери. Всё равно квартирная хозяйка прислала телеграмму, что возвращается с внуками и желает сама пользоваться квартирой. Он всю неделю будет далеко, жене наверняка спокойнее жить с матерью. И раз Нинку вытурили из столовой, неплохо бы Лиде самой устроится на работу, а бабка как раз с ребёнком посидит. Он на весь табор горбатиться не желает. Ах какой молодец! Всё разложил как по писаному! Вот гад! И Лида помчалась к матери за утешением и советом, но вместо этого получила от мамаши головомойку. Дура еловая! Прощёлкала всё-таки мужика! Так он и вернётся, держи карман шире. В Москве девок-то побольше, чем в посёлке, и видала дочка законного мужа. Вместо того, чтобы к хахалю бегать, надо было вокруг Тонькиного сына кренделя вырисовывать. Кто ж знал, что ему такая удача выйдет. Вот как есть дура! Ну потешилась с охламоном каким-то, радости на копейку, а проблем на три рубля. Ведь обхаживай она этого размазню как положено, сейчас бы чемодан собирала в столицу, а теперь соберёт, да не туда. А ей Нинке мало двоих детей, что пока в дом копеечки не принесут, а жрут, прости Господи, в три горла. Теперь ещё старшая дочка с довеском! Надорваться, что ли, ради них? Она ещё свою жизнь не похоронила, только-только сладила с человеком одним. А тут здрасте, люди добрые, дочка — тёлка взрослая притащилась! Ушами не надо было хлопать. Самый главный враг-то не Тонька оказалась, а тётка евоная. Это ведь Лизка змея зятька к генеральше сунула. Вот за кем смотреть надо было, а не через железку к хахалю бегать. Словом, если Лидка останется без мужа, то скатертью дорога.

Лида плакала злыми слезами, кричала в ответ на материны замечания. Обе орали, выплёскивая всю желчь и вспоминая даже позабытые обиды и промахи друг друга. Повезло, что у Нинки нашлась старательно запрятанная бутылочка. На третей рюмке пришло перемирие, и теперь обе плакали от жалости к себе, частили по-всякому Олега и его родню. Досталось даже безвинной генеральше.

Сам Олег с упоением готовился к отъезду. Спровадив жену к матери, вместе с тёткой отмывал квартиру, чтобы от хозяйки нареканий не было. Он-то уедет, а Лизавете отвечать. Из любопытства притащилась бабаня. Помощи от неё, конечно, не было, но как дома усидишь? Надо ж потом всё Тонечке доложить. Что, мол, грязищи вывезли цельный самосвал — от соседей стыдно. Квартира и впрямь была запущена, и Лиза, с остервенением оттирая пятна на паласе, материлась так, что возле открытого окна собрались мужики вроде как в домино поиграть, а сами только уважительно кивали и покрякивали в самых забористых местах, словно на концерте художественной самодеятельности. Свои зимние вещи Олег отнёс на квартиру матери. Вроде как у тёщи и так места мало, да и помыться толком негде с дороги. Это путаное объяснение заставило глаза Антонины вспыхнуть победным огнем. Она старалась не показать виду, но на лице явно читалось стойкое убеждение: сын всё-таки вернулся. Пусть не сразу, пусть заставил её пролить немало слёз, тайком включив на полную мощность воду в ванной. Она готова простить это горькое ожидание, глупое упрямство да попросту предательство. Олег всё же вернулся к ней. Так всё должно было случиться — только так; и горькое ожидание — ничто по сравнению с тем, что сын понял, кто для него самый важный и самый дорогой человек.

И Олег без всяких слов буквально кожей почувствовал, что произошло то, чего в глубине души он ждал. Нет больше странного и неприятного чувства, словно он живёт чужой жизнью. Где есть ненужные встречи, ненужные отношения, навязанные кем-то проблемы и заботы. Невидимая защита потери, которой он так страшился, вернулась, окутала приятным теплом и шёпотом, что нельзя расслышать, а можно только ощутить. Успокаивает, подбадривает и обещает, что всё будет как нравится матери, а стало быть, правильно и хорошо.

Часть вторая