Награда

Мария рассказала о том, как возросла роль женщины в новом советском обществе. И для дочерей нанайского народа пришла новая пора жизни.

Не все женщины понимали Марию. Ей приходилось прерывать речь, чтобы Сайла перевела ее слова.

Сайла сначала волновалась, сбивалась, да и трудно подобрать нужное слово по-нанайски, но постепенно освоилась.

Сайле дружно помогали из зала. Даже Иннокентий принял участие в переводе. Это был необыкновенный доклад, сделанный, по существу, всем собранием.

После доклада стали вручать премии лучшим мастерицам. К немалому изумлению, тихая и пугливая Ненге услышала свое имя. Подруги подталкивали локтями: «Выходи». Ненге не решалась тронуться с места. Опустив голову, она словно оглохла. Пришлось Ане подойти к Ненге и вывести ее, задыхающуюся от смущения, к сцене. Ненге протянули кусок ситца с яркими красными зубчатыми колесами по бледно-голубому полю и книгу в мягкой обложке.

— Бери, твоя премия. За лучшую вышивку. Ты хорошая мастерица, — ласково обняла Ненге за плечи Лия.

В растерянности смотрела Ненге на Марию, с улыбкой подавшую ей подарок. Потом нерешительно вернула ей сверток.

— Платить нечем... Столько соболь нет... — прошептала Ненге.

— Не надо платить. Премия это. Подарок, понимаешь? — объяснила Мария.

Прижимая сверток к груди, Ненге возвратилась на место, так и не поняв, за что такой богатый подарок. В сердце тревога: а вдруг платить? Когда-то купец давал подарки отцу и ее мужу, и как плохо все получалось. За подарки купец отобрал лучшие шкурки, добытые тяжким трудом. Может, и на этот раз так же будет? Нет, Матвей, русский лекарь, сидит рядом, приветливо смотрит на нее. Мария, очень хорошая русская женщина. Учительница Аня... Нет, здесь совсем другое: подарок купца жжет руки и сердце, этот же радует сердце.

Подходят другие женщины. Им тоже вручают премии.

Когда объявили перерыв, Ненге подошла к учительнице и, подавая ей книгу, спросила:

— Эге, зачем мне эта доска?

— Ненге, дорогая, это не доска, а книга, — разъяснила Аня, растроганная тем, что Ненге назвала ее по-нанайски «эге» — старшей сестрой. — В книге написано о жизни. Книга называется «Освобожденный труд» Ты будешь читать ее, твои дети будут читать.

— Не могу читать, — неуверенно выговаривая незнакомое слово, печально сказала Ненге. — Возьми.

— Нет, книга подарена тебе. А читать я тебя на учу, Ненге. Приходи в школу. Придешь? Я упрошу Ивана отпустить тебя.

Ничего не ответила Ненге. Молча завернула книгу в ситец, села на свое место.

Так и не поняла Аня, что у нее на душе. Слишком бесстрастно было в эту минуту молодое утомленное лицо Ненге. Слишком мало оживилось оно, когда Кирилка открыл ситцевый занавес.

— Начинается концерт! — звонким голосом объявила Аня. — Сейчас я прочту стихи о Ленине.

— Ленин... Ленин... — зашептали в зале.

Внимательно слушали женщины стихи о партийном билете, о билете Ленина. Не так умом, как сердцем они поняли, приняли тревожный пафос стихотворных строк.

Потом выступали ученицы ликбеза. Они исполнили танец рыбачек.

А когда на сцену выкатились из-за кулис два парня, в зале возник непринужденный смех. Да и нельзя было не смеяться, глядя на уморительные прыжки борцов, тщетно пытавшихся осилить друг друга.

— Это наша нанайская борьба, — шепотом сообщил Матвею Алексеевичу подсевший к нему во время перерыва Иннокентий.

— Ну и кто из них победит?

— Посмотрим, — загадочно ответил Иннокентий, щуря в усмешке глаза.

К удивлению Матвея Алексеевича, борцов было не двое. Перебросив через себя «соперника», парень показал лицо. Это был Кирилка. Он боролся с искусно сделанным чучелом. Кирилка раскланялся, принимая заслуженные аплодисменты.

На край сцены вышли Аня и Сайла. Они посмотрели с улыбкой друг на друга. Аня что-то шепнула подруге, та согласно кивнула головой, поправила складки нового платья, сшитого накануне Грушей. Зал замер в ожидании. Подруги проникновенно и задушевно запели чистыми голосами песню о ямщике, замерзающем в степи. Матвей Алексеевич, сам любивший петь и понимающий толк в хорошей песне, с волнением слушал необыкновенный дуэт. Мешал ему только приглушенный говор двух старух, сидевших позади. В голосе старых женщин слышались тревога и озлобление.

— О чем это они? — тихо спросил фельдшер Иннокентия.

— Ругаются, — сказал Иннокентий.

— Поссорились, что ли?

— Сайлу ругают.

— За что же они ее? Не так поет?

— Нельзя нанайской женщине петь, говорят. У нас не принято петь женщине, много плакать станет. Такой закон. Вот и ругают: закон нарушает.

«Вот оно что! — подумал Матвей Алексеевич. — Значит, не так-то просто было решиться Сайле на это выступление. Она одолела не только смысл незнакомого языка, незнакомой мелодии, но еще раз смело переступила извечные традиции. Сайла, Сайла, милая моя помощница! Ты сама не подозреваешь, какое благородное и мужественное у тебя сердце и как важен пример твоих поступков!»

— А тебе нравится, как поет Сайла?

— Хорошо поет, — одобрил Иннокентий. — Пускай поет, однако.

— А закон?

— Плохой закон — не закон! — решительно подытожил Иннокентий.

Ледоход