Награда

Сайла выронила ружье и попятилась от убитого, не в силах оторвать от него глаз.

Из стойбища на гром выстрела бежали люди. Показалось искаженное гневом и испугом лицо Вана. Он кричал что-то и указывал на Сайлу. «Убьют», — промелькнуло у нее в голове. И первая мысль о детях. Это, наверно, и привело ее в чувство. Сайла бросилась бежать вдоль берега, ничего не видя под ногами.

Солнце клонилось к закату, когда Матвей Алексеевич с Иннокентием приближались к тому месту, куда выходили пастись сохатые.

День был теплый, почти жаркий, хотя осень уже выжелтила листья берез и осин. В воздухе серебрились паутинки, роились несметные тучи мошки и комаров.

Большой залив, образовавшийся на крутом повороте шумливой реки, был спокоен. Деревья, как в зеркале, отражались в его зеленой воде.

На берегу следы сохатого. Даже неискушенный в охотничьих делах Матвей Алексеевич с первого взгляда определил, кому принадлежат круглые вмятины в сырой земле.

— Чайку бы сейчас, Иннокентий, — сказал он, присаживаясь на землю.

Старик испуганно замахал руками:

— Огонь нельзя жечь, Матвей. Сохатый — хитрый, чует далеко. Воды попей. Тут вода хорошая.

Охотники поели, попили холодной воды. Иннокентий закурил трубку.

— А он когда выходит пастись, сохатый? — спросил Матвей Алексеевич, вытягиваясь во весь свой могучий рост на теплой земле.

— Темно мало-мало станет, придет, однако, — отозвался после некоторого молчания старик. — Другой раз и не придет. Ждать надо.

— Вот здорово! Может и не прийти?

— Может. Мы его звать будем маленько. — С этими словами старик покопался в своем мешке из сохатиной кожи, достал берестяной рупор-рожок, громко и гнусаво прогудел: «о-о-о!» Утробный звук очень походил на зов лосихи.

— Он думай, здесь баба, быстро-быстро бегай,— посмеивался Иннокентий.

Потом нанаец стал рассказывать о повадках лосей. Однажды сохатый, обычно зверь мирный, погнался за Иннокентием. Зимой дело было. Впервые опытному охотнику пришлось удирать от разъяренного сохатого на лыжах по склону пологой сопки.

— Хочет на лыжи наступать. Кусаться не может, ногами топтать хочет. Еле-еле убежал. Мокрый, однако, спина был, так напугался, — щурит в усмешке глаза Иннокентий.

Матвей Алексеевич слушал старика и смотрел на высокое бледно-голубое небо, по которому медленно плыли облачка, позолоченные вечерним солнцем. На душе было покойно и радостно. Он не раздумывал, откуда исходит эта радость. Причина ли в отдыхе после изнурительного дневного перехода, или в тихом шепоте речных струй, или в голубом, немного грустном небе, или в этой тишине, нарушаемой только комариным зудением. Давно Матвей Алексеевич не оставался вот так, один на один, с природой. Вольница, и стойбище, и заботы о медикаментах, кооператив — как что-то далекое-далекое. Он начинал понимать людей, с нетерпением ожидающих охотничьего сезона, преодолевающих всевозможные препоны, чтобы выбраться из дому и побродить с ружьем но тайге. Жить в тайге — значит быть охотником, надо обязательно иметь свое ружье. Это он одолжил у Петра. Пока шли к плесу, Иннокентий все наставлял фельдшера, как вести себя на охоте.

Матвей Алексеевич не заметил, как задремал. Иннокентий осторожно разбудил его.

— Вставай, Матвей. Идем, покажу тебе, где сидеть. Сохатого ждать будем.

Вечерние сумерки опустились на тайгу, замигали звезды. Тонкий пояс прозрачного тумана повис над         рекой. Спотыкаясь о кочки, Матвей Алексеевич шел за Иннокентием. Старик усадил его в кусты.

— Стреляй я, ты — смотри. Потом сам будешь сохатого промышлять, — поучал Иннокентий. — Кашлять, чихать не надо. Испугается сохатый.

— А он скоро придет? — осведомился Матвей, обвязывая голову Грушиным платком, чтобы не досаждали комары.

— Кто его знай, — неопределенно ответил Иннокентий и скрылся в кустарнике.

Тихо в тайге днем, но еще тише ночью. Только комары звенят в воздухе. Лицо горит от укусов этих ненасытных тварей, а до утра еще далеко. Матвей Алексеевич с особым уважением думает о необыкновенной выносливости Иннокентия, его терпении и стойкости. Быть охотником — не такое уж легкое дело.

Пожалуй, и двух часов не просидел в скрадке Мартыненко, а уже заломило ноги, ноет спина от неудобной позы, так и хочется махнуть на все рукой и поразмяться, ополоснуть в речке пылающее от укусов лицо. Да и молчание надоедает. Иннокентий не издает ни единого звука.

— Иннокентий! — тихо позвал Матвей Алексеевич. Иннокентий не откликнулся. Фельдшер улегся поудобнее. Ветки затрещали под тяжестью его тела. Вспомнив, что Иннокентий наказывал сидеть тихо, Матвей Алексеевич постарался больше не шевелиться и уже стал дремать, когда раздался призывный рев лосихи.

— О-о-о! — загудело совсем рядом.

«Иннокентий гудит», — догадался Матвей Алексеевич. Сон как рукой сняло.

Страстный зов далеким эхом отозвался в тайге. И снова надолго установилась тишина.