Награда

— И кто только носит такие, — вздохнула она с женской завистью.

Накинув мех на шею, она подошла к тусклому зеркальцу на стене. Со снисходительной улыбкой Матвей Алексеевич наблюдал за женой и думал, что в любой женщине таится страсть к красивым вещам, любая женщина хочет быть нарядной и привлекательной. Вот уже долгие годы он привык видеть Грушу в белом халате или в простеньком, много раз стиранном платьице. Обувается она в мужские сапоги, голову повязывает дешевым платочком. Ему как-то не приходило на ум, что жена может одеваться по-другому. Да, пожалуй, и Груше ее наряд казался естественным. А тут, гляди-ка, с каким торжеством и счастливым изумлением рассматривает она себя! И как похорошела, порозовела от удовольствия. Она для Матвея всегда была самой красивой и желанной с первого дня, когда встретил ее много лет назад в доме богатого хабаровского купца.

Он пришел тогда по приказанию начальника госпиталя, чтобы полечить на дому хлебосольного его приятеля. Тут ему и приглянулась хрупкая голубоглазая девушка, выполнявшая в доме самую тяжелую работу. Он видел, как она проходила с ведрами по двору, и на апрельской грязи отпечатались пальцы маленьких ног. Жалость стиснула ему сердце: девушка ходила в башмаках с дырявыми подметками.

В следующий раз, навестив больного, Матвей долго поджидал девушку во дворе. Краснея от неловкости, подал ей узелок. Не понимая, что хочет от нее этот красивый парень, Груша машинально развязала узелок и вынула новенькие башмачки. «Это зачем?..» — прошептала она, не в силах оторвать глаз от башмачков. «Вам, Груша, носите». Девушка нахмурилась, сунула узелок в руки оторопевшего Матвея. «Нет, зачем же... Такие дорогие подарки... Нет, сударь, ни к чему».

И все же Матвей настоял на своем, взяла она башмаки. Купец вскоре поправился, а Матвей все ходил в его дом, чтобы хоть несколько минут провести с Грушей.

Груша заворачивала чернобурку в тонкую, как пергамент, рыбью кожу, а на лице ее было чуть заметное сожаление. И как тогда, на купеческом дворе, нежность и жалость прихлынули к сердцу Матвея Алексеевича. Положив ладони на загрубевшие руки жены, он сказал дрогнувшим голосом:

— Ладно, Груша, оставим мы себе эту лису-красу. Может, и верно, что отказом обидим Сайлу. А чтобы в долгу не остаться, купим ей что-нибудь, тоже в подарок...

Груша не дала договорить. Уткнулась лицом в грудь Матвея и счастливо прошептала:

— Ничего мне, Матюша, не нужно, когда мы рядом...

Матвей Алексеевич медленно брел узкой тропкой среди высокого вейника, эго было любимое его место для прогулок. Солнце только что скрылось за дальним хребтом, но уже зажигались первые звезды. Он миновал последнюю фанзу и углубился в лес. И вдруг услышал слабый стон. Прислушался. Стон повторился, потом кто-то громко вскрикнул. Женщина! С бьющимся сердцем Матвей свернул с тропы и, преодолев густые заросли орешника, очутился перед небольшим шалашом. Шалаш был сооружен кое-как из веток и березовой коры. У входа дымил костер. Из шалаша вышла старая нанайка. Старуха, видимо, не ожидала увидеть русского и несколько мгновений молча смотрела на пришельца. Узнав лекаря, сказала испуганно, загораживая вход в шалаш:

— Нельзя туда... бары...

Матвей Алексеевич слыхал и раньше, что нанайцы поселяют рожениц в таких вот шалашах, предоставляя их самим себе. Только старухи приносят роженицам пищу, поддерживают огонь, чтобы не донимали несчастную комары и мошки. Хорошо, сейчас лето, тепло, а что, если зимой?..

— Давно кричит? — отрывисто спросил он. Старуха показала два пальца: два дня. Два дня, значит роды неблагополучные, требуется немедленная помощь.

— Ты вот что, мамаша, беги скорее в стойбище, позови Грушу. Поняла? И еще кого-нибудь приведи. Надо ее унести отсюда, пока не поздно. Умереть может. Беги!

Старуха скрылась в кустах. Матвей Алексеевич протиснулся в шалаш, нащупал в темноте руку женщины. Она впала в беспамятство. Пульс был слабый. Фельдшер разобрал одну сторону шалаша. Потом сделал из жердей и ивовых прутьев носилки, связав их тряпками, попавшими под руку. И только когда все было готово, почувствовал, как его охватывает негодование. Оставить беспомощного человека в тайге одного, без присмотра! И кого тут винить? Попробуй втолкуй, что они поступают плохо, — не поймут, скажут: всегда так было. А надо, чтобы поняли, чтоб изменили свои взгляды.

Обуреваемый такими мыслями, Матвей Алексеевич не заметил, как спустилась ночь. Подбросил в костер хворосту, стало светлее.

В кустах послышался треск. Кто-то бежал. «Молодец старуха, позвала людей», — подумал Матвей Алексеевич.

В свете костра возник молодой нанаец с охотничьим ножом в руке. Как кошка, прыгнул он вперед.

— Уходи, убью тебя! — закричал он, размахивая ножом.

Матвей Алексеевич быстро оценил обстановку: если сразу не ударил, так и не ударит. Овладев собой, он сказал как можно спокойнее:

— Никуда я не уйду. Это твоя жена? Ее надо немедленно перенести в больницу, иначе умрет.

— Нельзя в стойбище! — кричал нанаец. — Здесь пусть. Тебя кто звал? Иди домой, а то убью!