Наблюдательный отряд

Энгельгардта Ротман встретил на Романовской, между Суворовской и Дерптской. Выходец с того света шел мимо дома, где его судили и приговорили к расстрелу непонятно за что. Время было такое, что любого назови в доносе черносотенцем и врагом революционного пролетариата – и обезумевшие от власти студенты с анархистами приговорят без всяких доказательств. И там же поблизости жил с многочисленным семейством Краузе.

– А в каком доме он живет? – спросил Энгельгардт.

– В двадцать втором! – выпалила супруга дворника.

– И откуда же известно, что это он донес?

– От Аннушки. От Анны Блауман. Она тогда у них служила, у Краузе. Она все знала, только молчала.

– И где теперь эта Анна Блауман?

Госпожа Круминь задумалась.

– А не вышла ли она замуж за сапожника Балтвилка? – спросила она саму себя. – Она за него собиралась.

– Хотел бы я с ней потолковать.

– Так это просто! – супруга дворника даже обрадовалась. – Анна – сестра крестной Марии Упит, Мария недавно вышла замуж за столяра Апсита и уехала с ним на Кипенхольм. У этого Апсита сестра замужем за счетоводом Баяром из магазина Мушата, что на Суворовской…

– Хотите покататься на ормане? – спросил Лабрюйер. – До Кипенхольма и обратно? По дороге можно остановиться на Двинском рынке и набрать продовольствия. Там, я слыхал, дешевле, чем на Матвеевском.

По лицу госпожи Берзинь было видно – поездка на Двинский рынок, да еще на ормане, который поможет загрузить в пролетку покупки, для нее праздник.

– Пичу с собой возьмите, – напомнил Лабрюйер, зная, что для мальчишки такое путешествие – целое событие. – Кстати, когда из школы придет – пришлите его ко мне.

– А у Краузе дома мебель стоит, которая от Хуго Энгельгардта осталась, – вдруг заявила госпожа Круминь.

– Ничего удивительного, – согласился Лабрюйер, подумав, что супруга дворника – живая иллюстрация к трактату о классовых противоречиях. Даже если Краузе не писал доноса, факта перевозки дорогой мебели в квартиру достаточно, чтобы невзлюбить богача.

Подал голос телефонный аппарат. Лабрюйер взял трубку.

– «Рижская фотография господина Лабрюйера»? – спросил девичий голос. – С вами будет говорить Москва.

Москва заговорила мужским голосом.

– Записывайте, – приказала она без лишних вопросов. – Найден старший сын госпожи Урманцевой. Аркадий Викентьевич Урманцев, служит в Нижнем Новгороде. Он сообщил, что мать ему не так давно телефонировала и сказала, что хочет пожить в монастыре с тем, чтобы со временем принять постриг. Она обвиняет себя в смерти дочери Марии и, возможно, гувернантки Амелии Гольдштейн. Сына она просила приехать в имение и впредь быть там полновластным хозяином. Господин Урманцев нашел в своих бумагах фотографические карточки, на которых госпожа Урманцева, Мария Урманцева и Амелия Гольдштейн. Копии карточек будут вам доставлены. Все.

– Благодарю, – ответил Москве Лабрюйер. Это уже было кое-что!

Потом в фотографическое заведение телефонировал Росомаха.

– Вечером, попозже, заглянем, – пообещал он.

Ян работал в салоне, Хорь – в лаборатории, исполнял заказ – двести карточек с композицией из видов старых рижских зданий, как если бы картинки были разбросаны по фону с цветами и надписью: «С приветом из Риги!»

– Я не пойду с ними в театр, – горестно сказал он Лабрюйеру. – Тут я еще могу ходить в юбке с блузкой, но для театра нужно вечернее платье. Ты представляешь меня в вечернем платье?!

– Нет, – честно ответил Лабрюйер. – Мое воображение бессильно. Только в театр тебе пойти придется. Там будет их преподавательница итальянской грамоты. Нужно на нее посмотреть. Я не пойду! Госпожа Крамер исчезла не просто так – а потому, что ее увезли. Кто-то очень не хотел, чтобы она со мной встречалась. Неизвестно, что получится, если она увидит меня в театре.

– К вечернему платью нужны открытые туфли на французском каблуке. Вот на эту ножку! – Хорь вздернул подол.

Ножка была самая мужская.

– Но ты же эмансипэ! – вспомнил Лабрюйер. – Все эти рюшечки и воланчики – ниже твоего достоинства! Ты же борешься за женское равноправие! Какое равноправие, если женщина обречена носить французские каблуки? У тебя есть английский тальер? Вот его и нацепи.

– Про равноправие-то я и забыл.

– А напрасно.

– Я устал, – признался Хорь. – Вроде ничего особого не делаю, а устал.

– Ты руководишь отрядом. Это утомляет.

– Сегодня Горностай доложит, что раскопали по Розенцвайгу. Там еще объекты наметились – его бывшие однокурсники. И Барсук пойдет наниматься на «Мотор». Мякишев толковый, но ведь совершенно неопытный. А нужно отследить связи между Розенцвайгом и Рейтерном, нужно найти человека, которого мы тогда спугнули… я спугнул!..

– Перестань, – сказал Лабрюйер. – Я из-за твоих душевных страданий чуть заикой не сделался. Когда утюг за бомбу принял.

– Вы в полиции много стреляли?

– Доводилось. В тир обязательно ходили. Учились стрелять навскидку. Но мы больше друг от дружки ухватки перенимали. А ты запрос о Фридрихе Ротмане сделал?

– Забыл, – признался Хорь. – Извини. Виноват…