Наблюдательный отряд

«Может быть, мне стоило бы телефонировать тебе, – писала дальше Наташа. – Я очень хочу услышать твой голос. Хочу – и боюсь, что мы скажем друг другу какие-то банальные и необязательные слова…»

Вот тут она была права!

Лабрюйер улыбнулся – получалось, что переписка для них стала единственным способом узнать и понять друг друга. Осталось только научиться выбирать правильные слова. Вот ведь Бальмонт умеет. И госпожа Щепкина-Куперник, переведшая на русский «Принцессу Грезу», умеет.

Тут Лабрюйера осенило. Он взял ручку – ту, которой вписывались в книгу заказы, – и, вырвав страницу, написал: «Наташа, я не поэт и не умею говорить о возвышенном. Достань, пожалуйста, и прочитай пьесу “Принцесса Греза”. Там все сказано правильно, а я так не умею…»

Перечитав эти строчки, он понял, что так писать тоже нельзя. Как будто учитель словесности дает совет гимназистке! Он смял страницу и сунул в карман.

Недовольство собой было так велико, что Лабрюйер обозвал себя болваном и, посадив вместо себя Яна, пошел в служебные помещения – работать со своими схемами и искать, где они хоть в какой-то мере пересекаются.

Три часа спустя вернулась госпожа Круминь. Она узнала адрес Анны Блауман. Анна, к ее огромному негодованию, вышла замуж не за сапожника Балтвилка (госпожа Круминь считала, что лучше знает, кому и на ком следует жениться), а за рабочего с фабрики Лейтнера.

– У Балтвилка своя мастерская была, свое дело! – возмущалась она. – Анна стала бы хозяйкой, почти барыней! А рабочий – ну, что такое рабочий? Все им командуют!

На фабрике Лейтнера в последнее время делали и велосипеды, и мотоциклы, и моторные лодки, и даже автомобили – хотя в малом количестве. С точки зрения Лабрюйера, быть мастером, собирающим мотоцикл, было куда почетнее, чем прибивать подметки к старым сапогам, но встревать в спор он не стал. Новые красивые корпуса фабрики и здания, где размещалась контора, были в полутора верстах от фотографического заведения. Узнать их мог и впервые оказавшийся в Риге хуторянин – по флюгеру с завитушками, на котором кузнец поместил выкованный велосипедик. Корпуса стояли между Александровской и тихой Венденской улицей. Надо полагать, на Венденской и селились рабочие.

– А как его фамилия? – спросил Лабрюйер.

– Гайлис!

Поблагодарив госпожу Круминь, Лабрюйер собрался и пошел на фабрику Лейтнера, которая называлась с претензией – «Россия». По дороге думал: «Надо же, как складывается, во время полицейской службы не так уж часто приходилось бывать в цехах, потому что и цехов-то в Риге было немного, тот же Лейтнер начинал свое производство в деревянном домишке на Гертрудинской и в прилегающих сараях, трудилось на него три человека, а теперь? Новые кирпичные здания, украшение города! И, продвигаясь по Александровской от центра к окраине, видишь великолепные заводские корпуса и людей, занятых делом, слышишь разговоры, от которых сердце радуется, потому что мирный и сонный немецкий город, весь смысл которого был в реке, бесплатном транзитном средстве, превращается в индустриальную столицу прибалтийских земель России, и молодые хуторяне, которые еще вчера шарахались от трамваев, уже стоят возле станков, уже гордятся ремеслом и свысока поглядывают на сельских родственников».

Александр Александрович Лейтнер создал целый городок – в глубине стояли мастерские, склады, гальванический цех, кузница, окнами на улицу – магазин и выставочный зал. Лабрюйер зашел в магазин, осведомился, как найти рабочего Гайлиса, его попросили обождать – оказалось, Гайлис повредил руку, был временно переведен на склад и как раз должен был привести несколько недорогих дорожных велосипедов; дамские и гоночные зимой не пользовались спросом, а эти понемногу брали. В ожидании Лабрюйер изучал продукцию фабрики и тихо радовался, даже помышлял о покупке мотоциклетки.

Пришел Гайлис, крепкий мужчина в штанах и тужурке из «чертовой кожи», на вид – ровесник Лабрюйера. Адреса, где проживает с женой, сперва давать не хотел: не понимал, на кой господину его жена. К счастью, Лабрюйер догадался назвать фамилию «Краузе».

– Так это Краузе вас прислал? – сердито спросил Гайлис. – Ну, тогда лучше сразу убирайтесь, пока я вас за шиворот не вывел.

– Наоборот, я хочу узнать правду про Краузе и про то, как он писал ложные доносы.

– Ничего не получится. Он богатый, у него все куплено.

– Я богаче, – усмехнулся Лабрюйер. – У него только деньги, а за мной – рижское полицейское управление, а за рижским – Министерство внутренних дел Российской империи, а за министерством – сам государь император. Его купить сложновато будет. Вылезли такие старые грехи вашего Краузе, что ему теперь и миллионы не помогут. Да и нет у него миллионов, я его видел.

Гайлис недоверчиво посмотрел на Лабрюйера.

– Это что же, все судебные процессы заново проведут? Крутит господин что-то…

– Нет, все – не станут, а именно Краузе велено разоблачить. Он напакостил одному человеку, а тот человек теперь в столице довольно высоко забрался. Вот и вспомнил, по чьей милости он три года тюремную баланду хлебал. Но это между нами…