Наблюдательный отряд

Вторая модель, более основательного вида, имела обтянутый тканью фюзеляж, форма крыла была иной, мотор, как сообразил Лабрюйер, был упрятан где-то под фюзеляжем, колеса были гораздо больше. У стола стоял офицер лет тридцати, судя по погонам – лейтенант, в строгом френче нового образца. Его пышные усы напомнили Лабрюйеру Енисеева, только тот не заботился, чтобы острые напомаженные кончики браво торчали в стороны. Взгляд темных глаз тоже был другой – не с ехидным енисеевским прищуром, а открытый и ясный.

– Здравствуйте, Яков Модестович, – сказал он Гаккелю.

– Здравствуйте, Виктор Владимирович, – ответил Гаккель, расстегивая пальто.

Оба приветствия прозвучали так холодно, что Лабрюйер догадался: перед ним соперники.

В просторной светлой комнате было еще немало народу – исключительно мужчины, главным образом – сравнительно молодые, в штатском и в мундирах.

– Все в сборе, Федор Федорович, – сказал Калепу Виктор Владимирович. – Можно начинать.

Тут ворвались Феликс Розенцвайг и Теодор Рейтерн.

Рейтерн оказался похож на своего папеньку – такого же крепкого сложения, с широким лицом – но не круглым, а уже по-мужски оформившимся. Его русые волосы были коротко подстрижены – видимо, такими же были и отцовские, пока не поседели.

– Я собрал вас тут, господа, чтобы окончательно решить, какой из аэропланов мы выберем для постройки. Хотелось бы к началу лета иметь экземпляр для пробных полетов, – сказал Калеп. – Вот модель «Гаккель-пять», творение всем нам известного Якова Модестовича Гаккеля. Вот модель «Дельфин». Если кто не знает конструктора, господина Дыбовского, – вот он, вчера только приехал из Санкт-Петербурга. Задача всем ясна – нужна машина, которая может садиться и на суше, включая в понятие суши палубу корабля, и на воде. То есть требуется гидроаэроплан. Для чего – думаю, всем понятно. Господин Гаккель, слово вам.

– Мой аэроплан-амфибия построен два года назад на «Руссо-Балте», господа, и желающие могут его там видеть на заднем дворе, – сказал Гаккель. – Первый российский морской аэроплан стоит на заднем дворе, вместе с ненужными железками и сломанными станками, господа. Прежде, чем попасть туда, он получил серебряную медаль на воздухоплавательной выставке в Санкт-Петербурге, это было в апреле одиннадцатого года. Я надеялся, что мой гидроаэроплан станет надежным средством морской разведки, но неизвестные мне знатоки сочли конструкцию слишком ненадежной. Я внес кое-какие исправления и вновь предлагаю вам свою модель. Готов ответить на все вопросы.

– Вы, Виктор Владимирович, – сказал Калеп Дыбовскому.

– Мы с братом Вячеславом, приступая к работе, знали о претензиях к аэроплану очень нами уважаемого господина Гаккеля, – сказал лейтенант. – К тому же я – сперва моряк, потом военный летчик, это мое ремесло, и я знаю о море и об аэропланах то, чего в книжках не прочитаешь, – таких книжек еще не написано. Нехорошо хвастаться, но я, кажется, первый доказал, что авиаторы могут обнаруживать в море подводные лодки. Испытывал в воздухе радиопередатчик Тушкова, летал на «ньюпоре» и на «блерио», занимался аэрофотосъемкой… Я более практик, чем если бы окончил знаменитый рижский политехникум. Поэтому, работая над «Дельфином», я учитывал, что мой гидроаэроплан будет оснащен российским мотором, а не «Эрликоном», как у господина Гаккеля. Я уже имел дело с мотором конструкции Федора Федоровича – весной минувшего года, как раз в Риге, мы его испытывали, и результат – выше всяких похвал. Я отдаю должное Якову Модестовичу – он действительно сконструировал первый гидроаэроплан. Это прекрасная работа – а мы с братом сконструировали боевую машину, не столь элегантную, зато надежную и быструю.

– Отчего вы решили, будто ваш «Дельфин» быстрее моего моноплана? – спросил Гаккель.

– Мы с братом делали опыты. Если обтянуть фюзеляж брезентом, скорость заметно возрастает. До сих пор никто не использовал брезент.

– А о том, что под вашим брезентом мотор будет перегреваться, вы подумали?

И завязался спор, в котором Лабрюйер через полминуты перестал хоть что-либо понимать. Звучали совершенно для него невразумительные «монокок двоякой кривизны», «пилон крепления шасси», «обратная стреловидность крыла», «обводы фюзеляжа».

Дыбовский потребовал дать слово исполнителю, инженеру, чьей фамилии Лабрюйер в общем гомоне не разобрал.

– Мы получили чертежи «Дельфина» еще в декабре, – сказал этот инженер. – Мы все просчитали, до последнего болта. Единственное, что нас смутило, – если использовать рекомендованные господином Дыбовским материалы, вес получается слишком большой. Тут придется обсуждать каждую деталь в отдельности.

– Вот, вот! – воскликнул Гаккель. – Это в моей модели тоже учитывается!

Калеп с усмешкой следил за спором.

– В столице уже почти решено, что мы будем строить «Дельфин», – сказал он Лабрюйеру. – Но сейчас сказано много умного, и Дыбовскому придется над этим крепко подумать.

К ним подошел Розенцвайг.