Наблюдательный отряд

– План действий будет таков, – сказал Хорь. – У нас осталось двое подозреваемых в выдаче военных секретов. Это Феликс Розенцвайг и Эрик Шмидт. Оба замешаны в расстрелах мирного населения в 1906 году. Оба как-то выкрутились. Может быть, Краузе лжесвидетельствовал, чтобы выгородить их и племянника, за хорошие деньги. Оба, очевидно, уже не боятся возмездия за те давние грехи, а напрасно… При этом Шмидт – любовник Луговской. Я думаю, его участие в заседаниях Федеративного комитета не так серьезно, как у Розенцвайга. Иначе Луговской не понадобилось бы делать его своим любовником, а достаточно было припугнуть. Остается Розенцвайг. Тем более, что он запросто бывает на «Моторе» и мог там подкупить кого-то из мастеров. Поскольку бюрократизмом господа анархисты не страдали и расстрельные списки в городской архив не сдавали, мы не знаем, сколько жертв на совести Розенцвайга, а вот Эвиденцбюро – знает. То есть требуется помощь полиции. Чтобы одновременно полиция взяла Шмидта, Розенцвайга и Петерсона, а наш отряд – тех, кого удастся захватить в Кайзервальде. Остаются технические вопросы…

– Аллюр три креста, – произнес Енисеев.

– Да, – согласился Хорь. – Теперь – аллюр три креста. Я завтра свяжусь с начальством, отправлю диспозицию и надеюсь в течение двух-трех дней получить одобрение. За это время нужно изучить всю географию Кайзервальда и приготовить там опорный пункт, также решить вопросы транспорта и охраны. Росомаха, опорный пункт – на твоей совести. Это должен быть дом, в который можно вселяться и жить, и чтобы все было в порядке с отоплением. Там будет жить агентесса, которую я попросил у начальства. Без женщины нам к этим дамам – Луговской, Лемберг, Крамер и девицам, – не подобраться. Двор нужен – где оставить транспорт. Ну, ты все понял.

Росомаха и Барсук склонились над картой и стали водить по ней пальцами.

Лабрюйер смотрел на Хоря с интересом. Он не предполагал, что Хорь умеет говорить так спокойно и строго. Видимо, столичное начальство знало в молодом командире наблюдательного отряда такие качества, которых Лабрюйер еще не разглядел.

Он невольно взглянул на Енисеева.

Тот во время всей речи Хоря тихонько кивал. И Лабрюйеру показалось, что лицо Горностая как-то погрустнело, даже роскошные усы обвисли больше, чем обычно.

По дороге домой Хорь и Лабрюйер говорили о делах малозначительных – о закупке новой партии бумаги для карточек, об условиях договора с ювелиром Кортом. Дома Лабрюйер разделся, умылся на ночь, лег, но заснул не сразу. Он перебирал в голове все свои действия начиная с Рождества и соображал – где что осталось недоделанным. А утром он насилу выбрался из постели. Получившие непривычную нагрузку ноги просто отказывались ходить. Еле добравшись до окна, он бубенчиком вызвал к себе Хоря. Тот, узнав про беду, рассмеялся.

– Полежи немного, разотри ноги, потихоньку ходи по комнате, – сказал он. – У твоей хвори есть название – крепатура. Это мышечная боль от внезапной большой нагрузки. Было бы очень хорошо, если бы ты сумел дойти до бани.

– Легко сказать – дойти! Я и с лестницы не спущусь.

– У тебя ведь есть ванна?

– Есть. Но я обычно душ принимаю.

– Так полежи в горячей ванне.

– Я в нее не залезу…

Когда Хорь ушел, Лабрюйер поплелся готовить себе ванну.

– Вот, Наташенька, совсем я старый стал, – сказал он, когда со скрипом туда забрался. – На кой тебе такая развалина?

– Я тебя люблю, – ответила Наташа.

– Нужно будет съездить покататься в Шмерльский лес. До операции – чтобы не опозориться. А то я ведь с махонькой горки на заднице съехал… извини…

– Я тебя люблю.

– Да… как-то даже странно… Я научусь. А ты умеешь?

– Умею, милый. Это несложно.

– Насколько я старше тебя?

– На двенадцать лет.

– С одной стороны, мужчина должен быть старше, с другой – многовато.

– Разве это имеет значение, когда любишь?

Лабрюйер вспомнил Юлиану. Она была моложе на шесть лет. Наверно, уже давно замужем, растит детишек – троих, а то и четверых. Муж у нее ходит по струночке, а сама она высохла, подурнела и стала уж до того благовоспитанной и добродетельной, что хоть вешайся…

Воспоминание о бывшей невесте потянуло за собой пейзаж маленького парка у Немецкого театра, где они встречались; затем – вид Тиммова мостика, ведущего к политехникуму; громадное мрачное здание политехникума, занимающее весь квартал; затем – студенческое поверье, что будто бы нельзя подыматься к высоченным дверям по прямо ведущей к ним лесенке, а только по боковым, не то экзаменов не сдашь; откуда только берутся такие глупости; и ведь наверняка Шмидт и Розенцвайг поднимались только по боковым…

От Розенцвайга мысль перескочила к яхте «Лизетта», к Франку с Герцем, к старому городовому Андрею. Нужно было показать ему фотографические карточки, и если опознает матросов – высылать в Выборг. Время поджимало – пока операция Наблюдательного отряда не завершилась, Лабрюйер мог ловить маньяка на казенный счет, а потом уж – дудки!

В ванне ему действительно полегчало, он выбрался, попил чаю с булками и, никому не докладываясь, пошел ловить ормана.