Наблюдательный отряд

— Я нашёл лодку, которая называется «Лизетта», — сказал он. — Она стоит на дворе у Екаба Витиня, она там всегда зимует. Там спуск к Зунду и сделана лебёдка, чтобы её втаскивать и опускать.

— Молодец, Пича! — похвалил Лабрюйер. — Ты сам её видел, или тебе рассказали?

— Мне Матис Витинь рассказал за три копейки. Он всё про эту лодку знает, он вместе с господами даже в залив выходил. Они его учили ходить под парусом.

— Он, наверно, уже большой парень, — предположил Лабрюйер.

— Ему четырнадцать исполнилось. Он хочет получить работу в яхт-клубе. Если он станет хорошим матросом, его будут нанимать в экипаж. Господа всегда нанимают матросов, когда выходят из залива в море.

— И на «Лизетте» тоже выходили в море?

— Да, и на Готланд ходили, и в Ревель, и в Гельсингфорс, и даже в Петербург, но это давно, Матис ещё был маленький. Его Не взяли. Теперь-то, конечно, взяли бы, он уже много умеет.

Видно было невооружённым глазом — городской ребёнок Пича отчаянно завидует островитянину Матису, который летом не просто плавает в реке и катается на лодках, а выходит на яхте в залив.

— Знаешь что я тебе скажу? Этот Матис просто задирает нос. Может, он один только раз и плавал с господами, а тебе наговорил — будто вообще с яхты не слезает. Видит, что ты человек сухопутный, ну и распустил хвост, как павлин. Ты же видел павлина в зоологическом саду? Ну, примерно так.

Пича рассмеялся.

— Нет, он действительно ходил на яхте, и он многих знает в яхт-клубах. Но он в самом деле сильно задирает нос.

— Вот видишь. А ты сказал ему, что служишь в фотографическом заведении и уже сам можешь делать карточки?

Пича ахнул — это хвастовство ему и в голову не пришло.

— Помнишь, ты снимал однажды «Атомом», — спросил Лабрюйер.

— Да!

— Надо бы тебе ещё поучиться. И потом я дам тебе задание.

Лабрюйер имел в виду, что снимок, сделанный неопытным Пичей, будет гораздо лучше той невнятной мазни, что публикуется в газетах. И это произведение искусства уже можно будет посылать в Выборг. Может, выборгские мореходы не обратили внимания на название яхты (Лабрюйер предполагал, что оно выведено на борту старым шрифтом, готическим, разобрать который не всякому русскому человеку дано), а вот обводы и всякие парусные подробности они должны узнать.

Ян с большим неудовольствием принёс маленький «Атом».

— Сломает, я его знаю, — убеждённо сказал Ян. — Потом мы всю жизнь с вами не рассчитаемся.

— Не сломаю!

— Ты его поучи, нужно, чтобы он освоил такое понятие, как резкость, а я пока делом займусь, — велел Лабрюйер и пошёл к телефонному аппарату.

Был у него один знакомец, человек удивительный — Леонид Николаевич Витвицкий, журналист и издатель. Он выпускал две газеты — «Рижская мысль» и «Рижские ведомости», знал город и его особенности, как никто другой, поскольку журналистикой занимался чуть ли не сорок лет. Этому-то почтенному мэтру Лабрюйер и телефонировал, чтобы узнать о старых книжниках, и тот, подумав, назвал пару имён.

Через час Лабрюйер узнал кое-что неожиданное, возможно — ценное. Один старичок благополучно помер, другой поменял местожительство и отбыл в Стокгольм, где его и следовало искать. Фамилия старичка была Акке...

Лабрюйер запёрся с Хорём в лаборатории и рассказал о своих находках.

— Видимо, Горностай всё же был прав, — хмуро заметил Хорь. — Шантаж замешан на беспорядках пятого и шестого года. Что касается воскресшего покойника, то дело было, видимо, так: он от места расстрела как-то дополз до ближайшего дома, где его приютили и перевязали. Потом его переправили к Акке, и вдвоём они при первой возможности сбежали из Риги. Поскольку покойнику документов не полагается, старый Акке, наверно, выдал его за своего родственника, потерявшего паспорт. Время было смутное, в Европе знали, какие безобразия у нас творятся, старику в Швеции поверили, Энгельгардту выписали новые документы. И, знаешь, я думаю, что он, как граф Монте-Кристо, уже однажды тайно побывал в Риге, собрал сведения о Краузе. И теперь прибыл с прямой целью — уничтожить его. И полиция оказалась бы бессильна — никто бы не подумал на выходца с того света. Ротман мог выдать Энгельгардта полиции. Казалось бы, лучше всего — отступить и снова затаиться. Но он так страстно желал отомстить...

— Его узнал кто-то, кроме Ротмана. Ведь не Ротман же его удавил.

— А ты не думаешь, что это был сам Краузе?

— Ты видел, чем удавили Энгельгардта?

— Чем?

— Я разве тебе не показывал?

Крепдешиновый шарф, который отдала ему Лореляй, Лабрюйер не захотел нести домой и спрятал в фотографическом заведении, в чулане с реквизитом. Увидев этот бледно-голубой шарф с бахромой и размытым рисунком, Хорь согласился — мужчина такое на себя не намотает.

— Может быть, Краузе взял этот шарф для отвода глаз? Чтобы подумали, что Энгельгардта удавила женщина? — спросил Хорь. — Такое бывает?