Наблюдательный отряд

Не впервые приходилось Лабрюйеру изобретать понятное простым людям враньё. Справедливость, которая восстанавливается таким способом, обывателю близка и выглядит достоверно.

— Это хорошо, — согласился Гайлис. — Давно пора. Тут-то у него всё куплено...

— Так могу я побеседовать с вашей уважаемой супругой?

— Только чтобы никаких бумажек. Господин из столицы приехал и в столицу вернётся, а нам тут жить.

— Да здешний я. Просто выполняю важное задание. Очень важное.

— Ну, тогда... Ладно. На углу Венденской и Покровской сгоревший дом стоит, всё никак не разберут. За ним — другой, деревянный, два крыльца на улицу. Потом — забор, потом наш дом. Скажите Анне — муж позволил. Она у меня тихая, без меня ничего не решает.

Анна Гайлис действительно оказалась тихой маленькой женщиной, возрастом — за тридцать, этакой хозяюшкой, вся жизнь которой соответствует немецкой формуле: дети, кухня, церковь. За её длинную юбку держались двое малышей, третий должен был появиться на свет месяца через два.

— Да, я служила у Краузе, — сказала Анна. — При мне о многом говорили. Я его очень боялась, поэтому не пошла в полицию. Я только соседкам рассказала...

— Правильно сделали, что рассказали, — одобрил Анну Лабрюйер. — Итак, Краузе написал ложный донос на троих человек. Это были...

— Гутер, лавочник, и Крюгер, у него была столярная мастерская. Краузе был им деньги должен. И господин Энгельгардт. Очень хороший господин, очень вежливый, образованный, я его так жалела... Я думала — потом, когда беспорядки кончились и бунтовщиков судили, моего хозяина тоже как-то накажут. Не наказали... наоборот...

— Что — наоборот, госпожа Гайлис?

— Похвалили. За то, что был свидетелем на процессе. А что он там наговорил — я не знаю, я знаю только, что донос он передал через племянника, у него племянник был — студент, дружил с этими убийцами, всё время там, у них на Романовской, сидел...

— Как звали племянника?

— Эрнест Ламберт. Там, в комитете, и актёры были. А потом, когда беспорядки кончились, одни за границу убежали, другие где-то спрятались. Краузе выступил свидетелем, сказал: «Я напротив жил, я их всех видел, я помню, как кого звали». И несколько человек осудили, отправили в Сибирь, на каторгу. А он соврал судьям, я это точно знаю. Он хозяйке говорил: «Зачем портить жизнь молодым людям из хороших семей, я их сейчас не выдам — они меня отблагодарят». Хозяйка сказала: «Но ведь кого-то ты должен назвать». А он ей: «Я уж знаю, кого назвать! Есть пара молодчиков, которые туда заглядывали, вот им мы и выпишем билет в Сибирь. Всё равно остальные свидетели уже на том свете».

— Имени Фридрих Ротман он не называл?

— Нет, я такого имени не помню. Так мне было плохо, не могла там больше оставаться, и уходить страшно... и некуда было уходить... Ну, кто я? Прислуга! В лавку продавщицей не возьмут, туда хорошеньких берут... В прачки — сама не хотела... К модистке можно было устроиться, так пока я думала, она другую помощницу взяла. Меня сапожник Балтвилк замуж звал, а мне так не хотелось... А потом я в свободный вечер пошла к крёстной, она меня с Густавом познакомила, сказала: «Вот за этого выходи, этот тебя в обиду не даст». И он меня через месяц оттуда, от Краузе, и забрал, так с хозяином ругался — я думала, убьют друг друга. До свадьбы я у крёстной пожила, потом мы тут поселились. Вот, детки родились...

— Детки у вас замечательные. Значит, ложное свидетельство... А кого он выгораживал?

— Я не помню. У меня на фамилии память плохая, — призналась Анна Гайлис.

— А на что хорошая память?

Анна улыбнулась.

— Я вещи помню. Спросите, какая кофточка была на крёстной, когда нас с Густом венчали, — расскажу...

— Тогда расскажите про Хуго Энгельгардта. Как он одевался, какую трость имел, какую шляпу носил, — попросил Лабрюйер.

— Очень, очень хороший был господин, одевался прекрасно. Хозяйкин дядюшка. У него своих детей не было, он на хозяйку завещание написал, а потом она забеспокоилась — не собрался бы жениться.

— Да, он ведь был ещё нестарый.

— Сорок восемь ему, кажется, было. Мужчина в сорок восемь ещё нестарый. Хозяйка его на улице с дамой встретила. Дама была такая... по возрасту подходящая...

— Теперь ясно, почему и на него донесли. Чем он занимался?

— У него доход был, от денег в банке, — попросту объяснила Анна. — Он старые книги собирал, очень хорошо в них разбирался.

— Скажите, госпожа Гайлис, а если бы он тогда остался жив? Если бы после расстрела уцелел? Как вы думаете, куда бы он пошёл?

— Пошёл?!

— Были ведь у него какие-то друзья, приятели?..

— Были, наверно. Такие же образованные господа. Он у одного старичка книги покупал. Как-то пришёл к хозяйке, похвастался: вот, говорит, молитвеннику лет двести, а как хорошо сохранился.

Больше Анна Гайлис ничего важного припомнить не смогла.

По дороге в «фотографию» Лабрюйер думал, у кого бы узнать о старичках, торгующих древними молитвенниками. Может, дедушки и на свете давно нет...

В фотографическом заведении он обнаружил Яна и Пичу. Пича горел желанием донести о своей миссии.