Наблюдательный отряд

— Энгельгардта расстреляли, это я точно знаю. Схватили вечером, ночью судили, приговорили к расстрелу. Тогда же у студентов и анархистов был целый комитет, который этим занимался. Я видел, как его арестовали в «Тиволи». Там был один парень, я знал, что он в комитете. Он меня там видел, он мне кивнул, я ему кивнул. Наутро я его опять встретил, идёт довольный. Подозвал, говорит: «Ты, старый черт, по таким заведениям не слоняйся, могут и тебя ненароком вместе с черносотенцами прихватить, потом не оправдаешься. Дома, — говорит, — по вечерам сиди. Я, — говорит, — тебя знаю, а может случиться, налетишь на такого, что не знает, и будешь лежать у Гризиньской горки, как сегодня Энгельгардт». Расстреляли, значит... А на днях иду по Романовской, навстречу мне — живой Энгельгардт! Я думал, мерещится.

— Так, может, ты ошибся?

— Нет, и голос — его, и лицо. И руки. Я таких длинных пальцев больше ни у кого не видел. Я к нему подошёл. Ведь когда Фрица судили, как раз говорили, что он с другими студентами и анархистами этого Энгельгардта к смерти приговорил! А он — жив! Он, значит, видел, кто его приговорил!

— Тише, тише... Как же он спасся?

— Я не знаю. Не знаю, господин Гроссмайстер. Но это точно он. Я с ним говорил, я видел — он меня узнал. А сделал вид, будто не узнает.

— Где же вы с ним познакомились?

— Да на Канавной улице... Там ведь кого только не бывает...

— Странная история. В ней есть какое-то враньё.

— Да какое враньё, если я с перепугу в Туккум к Матильде забежал?..

— Ну, раз так — сиди пока в Туккуме, я тебя не выдам. Но именно тут и сиди, — велел Лабрюйер. — Раз уж Матильда согласна тебя кормить, поить и одевать.

— Ещё бы не согласна, муж у неё — простофиля, у него всякая чушь в голове, но больше никто во всём Туккуме не знает про Матильдины шалости, все думают — добропорядочную вдову этот чудак за себя взял. Так ей ни к чему, чтобы я распустил язык.

— Как всё, оказывается, просто...

Вернувшись в Ригу, Лабрюйер прямо с вокзала пошёл искать агента Фирста. Ему повезло — встретил на улице у дверей полицейского управления, украшенных невысокими колоннами ионического ордера.

— Я сейчас безумно занят, — сказал Фирст. — Бегу на Выгонную дамбу опрашивать свидетелей.

— Ты про убийство в меблированных комнатах? — спросил Лабрюйер.

— Да. Странная история. Мужчина без всяких документов, даже без бумажника. Видно, сцепился с ворами, они с ним и расправились, хотя воры — народ осторожный. Консьержка видела подозрительных мужчину и женщину.

— Воры редко убивают, уж ты-то это знаешь. Его, я слыхал, удавили, а чем?

— Орудие не найдено. Но, господин Гроссмайстер, там кое-что совсем неожиданное. Тело отвезли в прозекторскую, раздели — а на груди одиннадцать отметин! Одиннадцать пуль в эту грудь вошло, представляете?

— Нет, не представляю.

— И я тоже. Студентов водили смотреть, вот как оно бывает — одиннадцать пуль, а человек выжил.

Лабрюйеру стало ясно — Ротман не соврал.

Но если человек по фамилии Энгельгардт объявился в Риге с документами на имя шведского подданного — то что бы это значило?

— Потом появись у меня. Нужно разобраться с тем автомобилем.

— На обратной дороге могу заскочить.

Лабрюйер пошёл пешком в фотографическое заведение. Узелки не распутывались, а, наоборот, запутывались.

Прежде чем раздеться, Лабрюйер положил на подоконник томик «Монте-Кристо». Повесив пальто, он снова взял книжку и задумался.

— Слушай, Хорь, а не мститель ли в Ригу пожаловал?

— Мститель?

— Боюсь, что даже я, получив ни за что ни про что одиннадцать пуль в грудь, был бы далёк от христианского смирения. Этот человек, Энгельгардт, как-то выжил и сумел перебраться в Швецию. Там он, судя по всему, ухитрился разжиться деньгами. И приехал, чтобы покарать доносчика...

— Какого доносчика?

Лабрюйер задумался. Что-то вертелось в голове, высовывалось и пропадало.

— Ну, скорее всего, его арестовали и расстреляли по ложному доносу, — неуверенно сказал он. — И вон он решил наконец расправиться с тем мерзавцем. Или мерзавцами. Кто-то же его осудил на основании ложного доноса. Но пострадал за это племянник нашего Ротмана, а настоящие судьи как-то избежали кары. Думаю, были подкуплены свидетели. А судьи, имея на руках кучу дел такого рода после беспорядков, могли поспешить с выводами.

— Как звали племянника этого Ротмана?

— Фамилия — та же, имя — скорее всего, Фридрих, хотя не исключено, что Франц.

— Ну так по нему нужно сделать запрос, хотя...

Лабрюйер понял — Хорь не уверен, что поиски доносчика и студентов, заседавших в Федеративном комитете на Романовской, имеют отношение к агентуре Эвиденцбюро. Он и сам не был в этом уверен.

— Темнеет, — сказал он. — На сегодня с нас хватит. Иди переодеваться. Представляю, как тебе осточертел весь этот маскарад.

— Когда выловим врагов — сожгу проклятый парик в печке, а блузки подарю госпоже Круминь, — пообещал Хорь. — Для неё это царская роскошь.

Он вспомнил супругу дворника — и опять в голове у Лабрюйера что-то попыталось оформиться в слова. Ещё миг — и смогло бы, но Хорь продолжал: