Наблюдательный отряд

— Вот бы ещё придумать, куда юбки девать. Она такое уродство носить не станет.

С тем он и ушёл в служебные помещения.

Лабрюйер подошёл к окну и уставился на второй этаж «Франкфурта-на-Майне». Там жила Наташа Иртенская. Может, если долго смотреть, в окошке, сквозь летящий наискосок снег, возникнет её силуэт? И станет понятно, как писать письмо?

— Наташа, я был сегодня в забавном городке... — так можно было бы начать письмо. — А по дороге читал «Графа Монте-Кристо». Наверно, Мерседес была похожа на тебя...

«Да, нам будет о чём поговорить, ведь мы так мало знаем друг друга», — думал Лабрюйер, но написать о себе, как пишет Наташа, он не мог, что-то мешало. Да и не было в жизни событий, которые следовало бы объяснять, кроме, пожалуй, пьянства, но его ведь объяснить невозможно! Просто покатился по наклонной, как говорят образованные люди. Если Бог будет милостив, это не повторится. Но ведь она захочет знать подробности, захочет понять! Может, так и написать: «Наташа, я пил, как сапожник, но это в прошлом, и давай не будем об этом вспоминать никогда»?

Лабрюйер ужаснулся — хорошенькое начало для письма!

Тут возле двери обозначились два силуэта, дверь распахнулась, влетели Вилли и Минни. И заговорили разом, и стали отряхивать воротники и шапочки, помогая друг дружке, смеясь и чуть ли не пританцовывая.

— Я фрейлен Каролину позову! — воскликнул Лабрюйер и помчался за Хорём.

Тот уже стоял в мужском образе, готовый штурмовать сугробы и карабкаться через заборы, чтобы вылезть на Романовской.

— Вилли! — сказал Лабрюйер.

Если есть где-либо что-то более смешное, чем мужчина, помогающий другому мужчине стремительно преобразиться в женщину, то Хорь и Лабрюйер об этом не знали. Разве что, может, кто-то из гениев кинематографа до такого додумался.

— Чёрт знает что... — пробормотал Лабрюйер. — Быстро раздевать женщину приходилось. Одеваю — впервые!

— Грудь ровно торчит? — спросил Хорь. — Проклятый парик! Где шпильки?! Она не дождётся и уйдёт!

— Я задержу её!

Лабрюйер выскочил в салон.

— Простите, барышни. Фрейлен Каролина сейчас выйдет. Не угодно ли присесть? Я могу приготовить кофе!

— Мы пришли сказать, что сами нашли итальянку! — ответила Минни. — Если бы на вас понадеялись — то ждали бы до второго пришествия!

— Мы совершенно случайно нашли преподавательницу, которая отлично говорит и поёт по-итальянски! — добавила Вилли. — Настоящая итальянка, а как поёт! Была замужем за немцем, в Ригу приехала по делам, ей здесь понравилось.

— Это дама! Когда-нибудь и я буду такой дамой, — сказала Минни. — Какие манеры! Я не думала, что у итальянок такие светские манеры.

— Мы в театре познакомились. Она была так рада, что может здесь давать уроки!

— Она замечательная! Она сказала — какое счастье, будет с кем поговорить по-итальянски!

— Мы ей рассказали, как искали итальянцев, она обещала, что теперь будем искать вместе!

— Можно будет даже составить целый кружок любителей итальянского языка!

Девичий щебет Лабрюйера озадачил.

— А не собирается ли эта синьора разбирать с вами оперные партитуры? — осторожно спросил он.

— Конечно, собирается! Она привезла с собой партитуры! Это будет так интересно!

Тут вышел Хорь, и Минни с Вилли кинулись к нему — целовать в щёчки и рассказывать про свою итальянку. А Лабрюйер задумался — уж не госпожа ли Крамер решила податься в учительницы?

Эта госпожа исчезла, как сквозь землю провалилась, оставив несколько важных вопросов. Её поиски живущих в Риге загадочных итальянцев удивительно совпали с предположением о суете итальянских агентов вокруг рижских заводов с их военными заказами.

Тот, кто увёз её из «Северной гостиницы», похоже, не желал, чтобы она встречалась с Лабрюйером. Почему — это так и осталось загадкой. Видимо, боялся, что бывший полицейский инспектор, чего доброго, найдёт в Риге потомка кардинала Мазарини...

Нужно ли было в таких обстоятельствах самому искать госпожу Крамер?

Пока Лабрюйер думал, Хорь, в полном восторге от встречи с Вилли, готов был пообещать хоть луну с неба. Лабрюйер прислушался — барышни уже обсуждали совместный поход в театр. Нужно было как-то прекратить эти замыслы.

Но Хорь был неукротим. Он выскочил из салона, через несколько секунд вернулся в дамской шубке и шляпе поверх парика, он затевал прогулку с барышнями — в самом деле, отчего бы трём милым девицам не погулять в Верманском парке или на Эспланаде в морозный зимний вечер? Лабрюйер махнул рукой и отложил разговор с Хорём на утро.

Сам он пошёл поесть во «Франкфурт-на-Майне». Там можно было в одиночестве спокойно беседовать с незримой Наташей.

— Наташенька, я сегодня в недоумении — что делать с Хорём? — спросил Лабрюйер. — Я всё понимаю, молодая горячая кровь и так далее... Посылать его для успокоения на Канавную улицу за счёт Центрального регистрационного бюро, к которому приписан рижский наблюдательный отряд, что ли?

— Он не пойдёт, — совершенно не смутившись от такого предложения, ответила Наташа.

— Зато я скоро пойду... — буркнул Лабрюйер. Воображаемой Наташе можно прямо сказать: «Милая, я слишком долго был один».