На последнем сеансе

Я ждал, пока в чайнике закипит вода, а о проведённой в больнице ночи старался не думать. Я стал думать о моей балладе и даже пропел:

– Что день грядущий мне гото-о-овит…

Вернувшись к Эстер, я застал её сидящей на коврике.

– Твой чай.

Эстер подняла голову, спросила:

– Они вернут моего брата?

Я заглянул в глаза жены, как заглядывают в книгу. Прочёл: «Мне нехорошо!»

– Попей чай, – сказал я.

– Пусть они вернут моего брата.

– Они вернут.

– Когда? Ты знаешь, когда вернут моего брата?

– Нет, – сознался я. – Я не знаю, у кого спрашивать. Просто не имею понятия. Попей чай.

Эстер глотнула из чашки и вернулась к своим пуговкам.

– Завтра, – сказал я. – Игру с пуговками продолжишь завтра. Пора ложиться спать.

Эстер вдруг улыбнулась, спросив:

– Я красивая?

– Конечно! Спокойной ночи!

Чай я отнёс на кухню. Вылил в раковину. Промыл чашку, почистил зубы. Постирав в ванной комнате носки, развесил их на верёвке. Перед тем, как включить душ, заглянул в зеркало. Зеркало пугало своим бесцеремонностью: на лице была нарисована картина растерянности и досады. Захотелось от этого лица отвернуться, сбежать, словно от приближающейся опасности, но вдруг почудилось, что ко мне подошёл отец, сказал: «Когда подбирается опасность, не отворачивайся. Наоборот – попытайся заглянуть ей в глаза».

Я сбросил с себя одежду. Всё вроде бы на месте: ничего такого, что напоминало бы рассыпающуюся, засохшую хлебную горбушку.

Вот она – моя голова. Она не допустит размытых мыслей.

Вот они – мои руки. Они уберут, если потребуется, преграды.

Вот они – мои ноги. Они направят меня, куда надо.

Голова, руки, ноги – чем не достойное войско!

Я задержал взгляд на моём лице. Никакого сомнения – зеркало отражало облик вполне мужчины.

«Ты не засох, – сказал я себе. – Разве что чуть-чуть усох…»

Вспомнил:

«Не ищи другого лица, если имеешь своё!» – взывал знаменитый средневековый каббалист Парацельс.

«Вот именно!» – согласился я.

И вдруг…

В нижнем углу зеркала я увидел, как широко распахнулся халатик медсестры Вики.

«Ты здесь? – растерялся я. – Ты посмел явиться ещё и сюда?»

Халатик от зеркала отлетел. Повернувшись к зеркалу спиной, я громко рассмеялся.

На память пришёл анекдот про парня, которому на призывном участке военврач приказал повернуться спиной и наклониться. «Годен!» – заявил военврач. Парень пришёл в сильное изумление. «Не понимаю, господин доктор, – сказал он. – Разве то же самое вы не могли сказать мне в лицо?»

Я погасил свет. Впереди меня поджидала ночь.

– Иду! Куда от тебя денешься… – шепнул я ей, а потом, лёжа в кровати, стал думать о том, что на этой кровати мы с Эстер спали вместе долгие годы, и что когда-то кровать под нами безудержно стонала. Теперь не стонет.

Я попытался вспомнить, когда мы с Эстер в последний раз обнимались. Не вспомнил. Зато вспомнил, как когда-то Эстер могла часами находиться в этой комнате и, стараясь мне не мешать, просто сидела, держа на руках нашу дочку, и наблюдая за тем, как я добываю из клавиш звуки, как достаю из книжного шкафа книги, как гляжу в окно, как…

«Почему бы мне не заглянуть в комнату Эстер сейчас? – подумал я. – Обниму её и вернусь к себе».

Не заглянул. Натянув на себя одеяло, я закрыл глаза.

И явился мне ужасный сон.

Не предполагая, что Эстер может забраться ко мне под одеяло, я, перед тем, как лечь спать, съел целую головку лука.

«Как же нам теперь целоваться?» – горько сокрушалась моя жена.

«Действительно, как?» – подумал я.

И тогда, высоко взлетев, одеяло опало на пол, а вместо него меня накрыл распахнутый халатик медсестры Вики.

«Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?» – задыхался я под халатиком.

«Может, – подумал я, – медсестре Вике по ночам, как и мне, не спится? Может, и она тоже чего-то в жизни упустила?»

У чужого лица, у чужих рук, у чужого дыхания я спросил: «Вам было это зачем?»

Чужое лицо,

чужие руки,

чужое дыхание —

не ответили.

«А вам было это зачем?» – Я потрогал мои плечи, живот, ноги.

Мои плечи,

мой живот,

мои ноги —

молчали.

Я себя спросил: «Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем? Зачем?»

Мой мозг застопорило, и устроенный самому себе допрос напоминал описание Уолтером Рэли экзаменов, когда «те, кому не интересен ответ, спрашивают тех, кто не может ответить».

«Зачем было мне это? Почему?» – Подобно шекспировскому Горацио, я вздрогнул.

И тут он вздрогнул, точно провинился

И отвечать боится.

История с медсестрой Викой как бы вырвала из меня кусок опрятности. Я никогда не шёл на поводу у моего члена и уж тем более не считал себя его рабом, но в ту ночь…

В моей голове мелькнула мысль: «Что если в наказание за свой саспенс мне взять и застрелиться?»

Но передумал.

Выбравшись из кровати, я босиком пробрался к книжному шкафу.