На линии доктор Кулябкин

— У нас в субботу гости, — сказала Мила. А мне хотелось ей крикнуть: «Эй вы! Потише на поворотах! Лежачего не били даже в древнем Риме!» Но я опять улыбнулся. — Хотим устроить отвальную. Приходите.

Прекрасно! Мне, кажется, еще чего-то недостает для полноты впечатлений.

— Приду, — сказал я, прикладывая руку к сердцу на манер блистательного кавалера. Ай да я! С такой выдержкой можно идти в контрразведчики.

Мы пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Я совсем не знал, что делать и куда идти. Я потерял ориентировку. Может, все-таки догнать ее и поговорить? Но о чем? Неужели тебе хочется еще десять минут позора? И все же я крикнул ей вдогонку:

— Вы что же, и учебного года не закончите?

Она остановилась, поглядела на меня, как на ребенка.

— Нет.

Я свернул за угол, потом еще за угол, потом еще и еще. Я ходил по поселку как слепой, с кем-то разговаривал о здоровье, потом с кем-то о болезни, кому-то, положив на спину рецепт, выписал викалин и, наконец, пошел в столовую. Дикое чувство голода появилось у меня. И, может быть, впервые за два часа ко мне стал возвращаться юмор. «В прошлом веке в такие моменты пускали себе пулю в лоб, а я всего лишь проголодался».

Мое место было у окна. Я позвал официантку и заказал два первых и два вторых.

— Вы кого-то ждете? — спросила она.

И я с интонацией, которой позавидовал бы трагик Мамонт Дальский, произнес:

— Мне некого ждать, дорогая!

Народу было много. В помещении стоял однотонный гул.

— У тебя свободно? — спросили рядом.

Я боялся поднять голову. Комедия продолжалась. Нет, это уже был фарс. Пискаревы сегодня преследовали меня. Вот когда я понял народную сказку про ежей и зайца: как бы заяц ни бегал, ежи приходили к финишу первыми.

— Свободно, свободно! — сказал я, приглашая Анатолия сесть. — Тебе уже заказан обед. И первое и второе.

Он поглядел на меня как на сумасшедшего, но все же спросил:

— Откуда ты знал, что я приду?

— Увидел в окно, — я широким жестом показал на улицу.

Он ничего не ответил, и мы оба как по команде забарабанили пальцами по столу.

— Честно скажи, — произнес я, — ты впервые, наверно, в столовой?

— Возможно. — Анатолий нервничал или что-то решал.

— А когда ваш отъезд?

Анатолий даже поперхнулся.

— Откуда ты знаешь?

Я хитро улыбнулся и подмигнул. Это означало: я все знаю, что происходит в Валунце. Он побледнел.

— Да, уезжаем. Пора в пенаты. Как в «Пиковой даме»: «Сегодня ты, а завтра я».

Мы помолчали.

— Как-то у нас с тобой неудачно получилось, — снова заговорил он. — Я всегда жалел. Однокурсники. Работаем вместе три года, а почти не встречались. Ну, в Ленинграде наладим. Ты же отличный парень.

Новая волна горечи нахлынула на меня. Я оставался совершенно безразличен к Анатолию, к его излияниям в мой адрес.

— Не знаю, — наконец произнес я.

— Это, пожалуй, лучше, когда мало знаешь о себе.

Официантка расставила тарелки.

Анатолий, кажется, был рад нашей встрече. Его глаза блестели.

— Жизнь — хитрая штука! — сказал он и снова принялся за щи.

— Чем?

— Вот я знаю тебя и не знаю. Мы вообще ничего не знаем. Думаешь, понятен тебе человек, а он такое ахнет — за голову схватишься.

Я насторожился. Что-то подсказывало мне не перебивать, слушать, быть чуточку расчетливее.

— …А бывает так, брат Гошка. Живет человек — может. Строит крепость. Рвы роет. Воду наливает. Делает разные штучки-дрючки для пущей неуязвимости. А потом, глядь, — человек, которому он этот за́мок создавал, стоит по ту сторону рва, а мостов нет.

Он стукнул кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули и зазвенели. Официантка подхватила их и поставила второе. Я вдруг понял, о чем он говорит, перегнулся через стол и притянул к себе Анатолия за лацкан.

— Расходитесь с Милой?!

— Пусти, — сказал Анатолий. — Я знаю, ты не трепач.

Он тяжело вздохнул.

— Та девчонка, что из Ленинграда к тебе приезжала, пишет?

— Иногда.

— Хорошая девчонка.

— Не знаю.

— А не знаешь, так не женись.

Анатолий вдруг сморщился и вытер рукавом слезы. Я встал.

— Пошли домой.

Я шел с Анатолием, а сам думал о Миле. Ничего путного в голову не приходило. Как быть? Где встретиться? И потом, какие у меня основания считать, что она меня любит? (Это слово так неестественно прозвучало для меня.)

Я довел Пискарева до палисадника и быстро пошел домой.

В ящике лежали газеты и опять письмо от Зойки. Я вскрыл его. Зойка писала: