На линии доктор Кулябкин

«Я ждала, что ты объяснишь свое бесконечное молчание, но, к сожалению, ты никогда не оправдывался.

Я хорошо представляю опасность этого разговора: ты не сумеешь соврать. Ну и не нужно. Мне все равно необходимо поговорить с тобой, Гошка.

О чем?

Это трудный вопрос. Может, ни о чем, а может, и обо всем… Мне, например, важно рассказать, что я недавно перечитывала твои письма и ревела. Да, представь себе, что и я могу быть чувствительной. Ревела, потому что завидовала каждому слову, всей этой чепухе, о которой ты пишешь, которая год назад казалась мне ханжеством и демагогией «всемирного страдальца», впитывающего в себя боль других. А вот теперь реву, злюсь, завидую, что у тебя есть работа, дело всей жизни, а у меня — ничего. Разве может нравиться дело, в котором ты сам не совершаешь ни одного самостоятельного шага, не принимаешь ни одного решения? Когда после рабочего дня, состоящего из бесконечной писанины, ты не знаешь, куда деть энергию, а кино и филармония — это, оказывается, так мало, и ты готова строить из кубиков домик, лишь бы своими руками, самой?

Может быть, это очередной психоз? Но ведь если не семья, не работа, не искусство — тогда что? Не знаю. Ничего не знаю. Я представляю твою скептическую улыбку. Ага! Сообразила. Ну что ж, может быть, и так.

В Ленинграде жизнь движется по-старому. Иногда вижу Стасика. Он похудел и смахивает на черта. Сказал, что с наукой не ладится, что-то заело.

На колени залез кот Чика, мурлычет, трется, передает тебе привет. Он уже совсем старый, даже старее меня.

Сегодня, как никогда, мне хочется приехать к тебе. Прости за сумбур.

Я не могла не написать, не услышав от тебя «нет».

Гошка, не будь гадом! Не заставляй еще раз тратить чернила. Правда лучше кривды.

Зоя».

Я отложил письмо и увидел, что на полу валяется еще одна страница.

«Два дня не отправляла письма. Боялась, что написала чушь. Перечитала, и оказалось, что написанное терпимо.

Сегодня придумала философскую притчу. Как она тебе понравится?

…Человек свалился в колодец, тонет и кричит: «Помогите!»

Подошел путник, посмотрел с удивлением вниз и спрашивает:

«Что ты там делаешь?»

«Тону! Помоги!»

«А если бы меня не было, тогда как бы ты вылез? Нет, если бросить веревку, то ты никогда не научишься вылезать самостоятельно».

И ушел.

Все время думаю, будет ли от тебя письмо. Даже представить себе не могла, как трудно без твоих писем».

Я разорвал листки и бросил их в печку.

Анатолий поднялся на второй этаж и отпер дверь. Милы не было дома, но она приходила и опять ушла. Ему казалось, что без нее комната стала больше и глубже, будто вынесли вещи. Он подошел к окну и взял в руки кактус. Его так и не пересадили. Кактус желтел.

«Гибнет! — думал он. — Кактус тоже гибнет».