Анатолий поставил кактус на место и подошел к зеркалу. Из дверцы шкафа на него смотрел незнакомый человек.
— Какой я маленький! — пожалел он себя, ложась на диван.
Зеркало напротив все время мешало ему.
Анатолии поднялся, снял покрывало с кровати и завесил зеркало.
Глава двенадцатая
— Анатолия, наверно, пыльным мешком стукнули, — сказала Марго. — Они точно на Чукотку собрались, а не в Ленинград.
— Тебе все кажется, — угрюмо возразил я. — Анатолий очень веселый.
— Вы одинаково жизнерадостны. — Марго огляделась и таинственно шепнула: — У них что-то произошло.
Подошла Мила. Марго открыла альбом с фотографиями, который лежал на тумбочке.
— Это твой класс?
— Да.
— А впереди отличники?
— Отличники.
— С детства в президиуме, — сказал я. — Если мой сын будет отличником, то я объясню ему: так делать нехорошо.
Я еще пытался острить.
— Дилетант! — закричала Марго. — Что ты понимаешь в воспитании?
— По-моему, это вполне логично. Ребенок должен чем-то увлекаться, а если маленький человек долбит с одинаковым усердием все предметы от арифметики до пения, это будущий чиновник.
— Выведи его в коридор! — взмолилась Марго. — Это социально опасный тип! Он разлагает меня как мать! А тебя — как учительницу!
Мила улыбнулась, но ничего не ответила.
— Товарищи! Прошу внимания! — Сидоров стоял с поднятой рюмкой. Он откашлялся, терпеливо ожидая, когда утихомирится молодежь.
— Производственных вопросов в моем тосте не будет. Да и что такое успехи в работе без… любви?
— Золотые слова, — буркнул я и поставил рюмку.
— Ничто. Поверьте моему опыту.
Мне захотелось разозлить его, и я спросил:
— Административному?
Сидоров засмеялся, но не так легко и громко, как раньше, а уже из вежливости.
— Ха-ха-ха. Че-ло-ве-че-ско-му! Так вот, — он вновь повернулся к Пискаревым, — дорогие Людмила и Анатолий! Желаю вам столько же семейного счастья в Ленинграде, сколько вы его имели здесь!
Этого даже я не ожидал. Мила схватила со стола пустые тарелки и быстро вышла на кухню. Анатолий побледнел, но все же улыбнулся и выпил.
Возникла тишина. Сидоров удивленно огляделся и, чувствуя какую-то неловкость, подошел ко мне.
— Положение на Востоке вызывает у меня серьезные опасения. На месте их лидеров я бы…
— Да, вам не повезло, — сказал я.
Глаза Сидорова стали колючими. Такие люди нелегко забывают подобные «шутки».
— Должен вас огорчить, Георгий Семенович, вы себя переоцениваете.
Он резко повернулся и громко сказал:
— Ах, Анатолий Николаевич! Вас-то мне терять не хотелось. Оставайтесь, а? Другого бы с удовольствием отпустил…
Мне были безразличны его прозрачные намеки. Я вышел на кухню. Мила вытирала посуду, повернулась, поглядела на меня. Что она хотела сказать в эту секунду? Не знаю. Я почувствовал, как заныло у меня сердце.
А если сейчас взять и выложить ей все? Сумасшествие? Но тогда где и когда можно сказать такое?
Я как-то боком прошел мимо нее, открыл дверь в коридор и сразу же увидел Деда. Он сидел на подоконнике, курил. Я присел рядом.
Его опять захлестывала проницательность.
— Что с тобой? — спросил он. — Угрюмый, желчный…
— Завидую.
— Кому?
— Пискареву. Он поступает в аспирантуру, а я нет. Наука в наше время дает человеку возможность завоевать достойное место в обществе, а так мы с вами только человеко-единицы в номенклатуре облздрава.
Дед хмыкнул. Похоже, что мои сентенции доставили ему удовольствие.
— Ничего, не огорчайся. У тебя еще не все потеряно.
— Куда мне! — сказал я, продолжая думать о Миле. — У меня руки впереди головы, сами говорили.
— А между прочим, я давно собирался побеседовать с тобой об этом…
Я совершенно позабыл, о чем, и даже вздрогнул. Откуда он знает о Миле?
— О чем? — осторожно спросил я.
— О твоем будущем… о науке.
— Какой науке?
— Сегодня ты поразительно логичен, — сказал Дед, и я понял, что он улыбается. — Все-таки попробуй меня выслушать. По-моему, у практики есть один выход — в науку. Когда-нибудь ты почувствуешь, что тебе чего-то не хватает в жизни.
— Гадаете?
— Нет, знаю.
— Три года назад вы считали иначе.
Дед засмеялся, обнял меня и притянул к себе.
— Заблуждался. Старости свойственна дальнозоркость, но это, к сожалению, совсем не преимущество перед нормальным зрением. Вдаль видно, а рядом кажется туманным.
— И все-таки тогда вы были больше правы. По-моему, очень скучно стричь и клеить чужие статьи, чтобы потом получить титул ученого и быть «не хуже других».
— Нельзя мешать все в одну кучу, — сказал Дед. — Если слушать тебя, то легко подумать, что медицина стоит на месте.
— Вы не очень ошибаетесь. Я сдавал экзамены по книгам, по которым учился мой отец.
— Экзамены можно сдавать и по учебникам девятнадцатого века, если рассказывать о работах Мечникова, Пирогова или Пастера.
Борисов затянулся и выпустил кольцо дыма.
— Перед тем как приехать сюда впервые, мы были у Семашко. Он предложил три села: в одном трахома, в других — оспа и сифилис. А теперь? Говоря фигурально, порядочной заразы не найти.
Голос у Деда был хриплым, и в полумраке коридора сам он смахивал на пророка, который только и умеет говорить мудрые слова.