— …В двадцать семь лет мы игнорируем историю. Нам кажется, что история зародилась только сегодня или в лучшем случае вчера. Но в шестьдесят два понимаешь, что твой возраст и твой стаж — это тоже история. И когда анализируешь прошедшее, удивляешься, какой огромный пласт поднят наукой.
— Вы говорите о десятилетиях.
— Я говорю об одной жизни.
— Но вы? Почему вы тогда отстранились?
Дверь открылась. Видимо, на кухне устроили сквозняк. В комнате играла музыка, но никто не танцевал. Сидоров тряс руку Анатолию. Около окна стояла Мила. Она услышала скрип открывающихся дверей, оглянулась. Увидела ли она меня? Вряд ли. В темноте она могла различить лишь силуэты двух человек. Но Мила улыбнулась, беспомощно и неуверенно, точно извинялась за весь этот маскарад, придуманный Анатолием только для того, чтобы скрыть истину.
Я смотрел на Милу и не слышал последних слов Деда. Да и какое значение в такой момент могли иметь его слова?
Я знал, что должен поговорить с ней о чем угодно — о погоде, о милиции, о наводнении в Индии, но только поговорить.
— Пора уходить, — сказал Дед. — Нужно прощаться. — Он поднялся, взял меня под руку.
Мы так и подошли вместе к ней.
— Вы уже уходите, Александр Сергеевич? — испугалась Мила и поглядела на меня. — Останьтесь.
— Нет, мне пора.
Я торопливо искал слова, придумывал, что бы сказать такое… такое… И спасти положение. Еще секунда, и я должен буду уйти.
— А вы нас не проводите? — сказал я.
Борисов скосил глаза в мою сторону, улыбнулся, но промолчал.
— Проводить Александра Сергеевича? — неуверенно сказала Мила. Она повернулась к гостям. — Я провожу Александра Сергеевича. Я ненадолго.
Я испугался, что Борисов откажется, но он вдруг сказал:
— Проводите… А то что-то плохо себя чувствую…
Черт побери, как я любил Деда в этот момент! Он — человек, мой Дед. И пусть я провалюсь на этом месте, если когда-нибудь ему изменю!
Мы отошли в сторону от дома Борисова и попали в полосу лунного света. Мы чувствовали себя скованно, и теперь нам мешал даже этот серебристый поток. По черному небу чиркнул метеорит.
Он летел по своей короткой траектории и точно говорил всем, кто наблюдает его: «Спешите, ищите правильный путь. Жизнь коротка, но нужно прожить ее ярко».
— Эта штука не догадывается, что скоро перестанет быть интересной, — сказал я.
— Кто?
— Луна.
Боже, как нам трудно было преодолеть целый забор условностей, чтобы сказать то, что действительно волновало обоих.
— У меня в классе есть Смирнов: он бредит лунными книжками.
— Отличник?
— Что вы! Ему некогда учить уроки. Он чертит космические карты.
— Тогда его нужно готовить к полету на Луну или на какую-нибудь звезду. Вот, например, на ту, что подмигивает.
Клянусь, глупее я еще никогда ничего не говорил! Из головы словно бы вычерпали все мысли.
Мила засмеялась. Оказывается, в моих словах ей почудился юмор.
— Почему вы уезжаете? — спросил я и сразу же понял, что это конец всему: моим ожиданиям, неопределенности, которая дает человеку надежду.
Мила ответила не сразу.
— Анатолий хочет поступить в аспирантуру.
Вранье! Ох, какое это было вранье! Я не мог уже остановиться. Нужно было действовать ва-банк: все или ничего.
— Вы расходитесь.
Я испугался своего голоса, чужого, хриплого.
— Мне стыдно за сегодняшний вечер, — тихо сказала она. — Как-то унизительно… А потом эти тосты… и вы…
— Я?
— Вы все знали. Я чувствовала.
— Не уезжайте, — почти крикнул я. — Пусть он едет один. А вы останьтесь. Вы же привыкли к ребятам… к поселку… — Я опять говорил чушь, совсем не то, что должен был сказать.
— Я не могу остаться, — наконец сказала она.
— Почему? Почему не можете?
Я положил руки на ее плечи и заставил посмотреть мне в глаза. «А для чего оставаться? — говорил ее взгляд. — Что меня здесь ждет?» Но она сказала:
— Меня никто не поймет. Сколько будет разговоров: учительница разошлась с мужем!
Мне хотелось сказать ей о своей любви, о том, что уже давно, еще с той самой истории с Глебовым, я думаю о ней, но я опять сказал другое:
— Ерунда! Значит, по-вашему, лучше обманывать себя и своих знакомых? Вы же его не любите!
— Мне нужно уехать, — повторила Мила. — Я поеду к маме в Ярославль и поживу там.
— Но вы вернетесь?
Я еле произнес эту фразу. Это был конец, конец глупым ожиданиям.
— Не знаю…
— Мне это важно, — настаивал я. — Я должен знать.
Мила подняла глаза. Нет, я ни в чем не ошибся. Все, о чем мы говорили, не имело никакого смысла по сравнению с тем взглядом, который увидел я.
— Зачем?
— Я буду ждать тебя.
Я не мог произнести «вы». Мила отступила в сторону.
— Понимаешь… — почти обреченно сказала она. — Я должна поехать к маме…
Ее губы были горячими и мягкими, а слезы солеными-солеными.
— Понимаешь, — шепотом повторила она, — я должна уехать. Разве у тебя не было такого… когда больше всего нужна мама?
ЧАСТЬ II
Глава первая