Мысы Ледовитого напоминают

— Нечего, говорите, цензировать? — воспользовался паузой Попов. — Одни донесения? А как насчёт донесения с Кругобайкальской дороги? Третьего дня мы сообщили, что со строительства бегут рабочие, и глядите: сегодня уже сам Кутайсов воленс-ноленс отбыл туда. Для того газета, поверьте, и нужна.

— Да неужто генерал-губернатор без вас этого не знает? Не надо шутить.

— Что бегут, он и без нас знал, ваша правда. Однако же о причине бегства его челядь навряд ли ему сообщала, а вернее, не сообщала ничего вовсе. Наоборот, намекали, что не обошлось без политических, что опять пахнет шестьдесят шестым годом. Отсюда, как полагаю, и его антипольские демарши, ну и вот Станиловский пострадал. А мы прямо заявили в газете, что там условия работ невыносимые.

И оба стали объяснять гостю: в 1866 году было на строительстве кругобайкальского тракта восстание ссыльных поляков, пятерых тогда расстреляли, две сотни попали в бессрочную каторгу. Сейчас с необыкновенной скоростью возводится там же железная дорога, которую следует во что бы то ни стало открыть для движения воинских поездов в апреле, когда Байкал вскроется и исчезнут ледовые дороги. Путь беспримерно сложен: искусственные террасы, 33 тоннеля на 290 вёрст пути, а рабочих рук нет. Путейцев и взрывников нанимают в Европейской России, а на чёрные работы направлены арестанты, они-то и бегут. Работы грозят растянуться до августа, так что недели три, пока смогут ходить паромы, транспорта на восток почти не будет.

Тут уж и лейтенант встревожился:

— Что значит, почти?

— То и значит, — грустно ответил Попов. — останется тракт на Култук. 120 вёрст, половина в горах, до Байкала, а затем 270 вдоль южного берега Байкала до железной дороги. Да учтите весеннюю распутицу.

— Каким же образом предполагается обеспечить снабжение войск и флота?

Ответы обоих иркутян были удручающи: хотя Маковецкий во всём винил анархистов, а Попов — чиновников, однако суть была одна и та же. Военное ведомство не нашло лучшего, чем закрыть железную дорогу для гражданских грузов, а это лишь ухудшило дело — сани, которыми можно бы усилить байкальский обоз, теперь возят продовольствие в Иркутск. Ему и нужно-то всего 25 вагонов в сутки, один товарный состав, но отменить питерский запрет невозможно. Еда дорожает, фронт без боеприпасов останется, зато крестьянин доволен: везёт тех, кто лучше платит.

байкальский железнодорожный паром,

1903 г.

И, самое обидное, беда была заложена в сам проект железной дороги, когда горный путь от Иркутска на Култук был отвергнут и заменён почти ровным путём вдоль Ангары, всего 60 вёрст до Байкала, да столько же — ледокол-паромом по Байкалу. Торжественно открыли всю линию, от Петербурга через Харбин до Владивостока и Порт-Артура, а Кругобайкальскую линию объявили третьей очередью. Вместо неё летом ходят два парома (4 пары поездов в сутки), а сейчас возят грузы и пассажиров в санях. С февраля открыт рельсовый зимник, очень ненадёжный из-за трещин во льду. Так будет весь март, а потом и вовсе: только горный тракт аж до мая.

Колчак отлично знал, что такое горный гужевой тракт, как он срывает самые скромные планы, но едва ли мог даже в кошмаре допустить, что война с Японией уже проиграна, и притом именно здесь, в Иркутске, где рельсы так предательски гладко уходят на юг вдоль Ангары.[225]

Нет, найдётся выход, не болваны же сидят в Петербурге.

Кто там сидит в действительности, он понял позже, в ходе войны. И, вернувшись из плена, яро взялся за создание Морского генштаба. Но это будет потом. А пока, узнав, что железная дорога по льду стала сейчас работать без аварий и берёт больше половины потока грузов, Колчак вроде бы успокоился — мы с Бегичевым доедем, а интенданты как-нибудь месячный запас войскам и флоту обеспечат.

В дверях явился, наконец, счастливый Кириллов с большой мятой картой Сибирского моря. Колчак сразу встал, сказал «спасибо, господа», и все двинулись к залу.

Полутёмный зал переполнен, поблескивают музейные витрины. Пронесся шумок, Кириллов открутил фитили всех четырёх ламп-молний, и стало светло. Высветились большой обветренный нос, золотые трёхзвёздные погоны лейтенанта, и все сто человек, как один, встали. К кафедре он шел, оглохши от рукоплесканий, и видел только сиявшие восторгом глаза Сони, невесты.

* * *

Это было второго марта. А третьего марта в гостиницу пришёл господин Родионов из «Губернских ведомостей», долго расспрашивал лейтенанта об изумительном походе и потом подробно описал его в газете. (Наоборот, считавшее себя либеральным «Восточное обозрение» ограничилось кратким сухим пересказом доклада — видать, разочаровал Попова лейтенант, явно сторонившийся гражданских тем.)

Четвёртого, листая в гостинице свежие газеты, Колчак развернул «Восточное обозрение», и оттуда выпорхнул листок-вкладыш. Лёг на краешек ковра, и Соня присела быстренько, подняла и отдала Саше, чтоб не утруждал распухшие свои суставы. Листок являл собой «Прибавление к № 53, ночные телеграммы». Среди бравурных депеш с театра войны там поместилась и такая: