Читаем Муравьиный бог: реквием полностью

Муравьиный бог: реквием

– Ой, не могу, ложите, людя добрая, в хробы, чавой-то хохотун напал, описиюсь чичась, на счастье выли, в горе потанцуем… Ты де, бяда? А он она, свадьби́на, по малинам… ну, жаних!.. И верно люди говорять, не в батьку сын, так в деда сатана. Данило, а? Ты в землю, он исподь, ну тварь такой, хляди? Сидить да слушаеть, как баба-то зовёть…

– Да, ба…

– Клопов задроть.

– Да ба, да тише…

– Оть баба шёпотом чичась на ушко, мышка не услышить… Сюда иди! Блудовий гуль, овня такой… Иди, сказала што?! Чужим-то отдавать, своими уж руками лучше придушу…

– Да ба, да чё?

– Данило, слышь? И «чё» ищо иму! Чавокаеть, пиявка! Дисятый чась, а он в малинах юбки мнёть, чаво иму… – И, развернувшись в свет веранды, колун, какой стоял под умывальником у них ворьё встречать, хотела дать. Но он не брал колун.

– Бери, проклять, от на тябе, на! на! Убей старуху лучше, чем жилы-то из ней тянуть…

– Ба, тише ты… у них там знаешь как всё слышно…

– Слышать? Пусь! пусь Любка-то послушаеть, подумат, каки дяла в малинах-то у нас…

– Блин, ба…

– Блинков понахватал. Блинки-то с маслом были али неть? Не понясёть с таких-то, не раздуить?

И уши горячели, было жарко в голове, и он не шёл из темноты на свет, от тени отступал её назад.

– Бъять, баить, баба! Баить!

– Давно-то не было тябя, вступил костыль в пяхоту. Один под гуль лужи́ть, второй горшка с утра не вылявал, жаних! Он, Сашке-то послушать? Горшок не вылявал, а цаловал…

И дед ударил в стену снова:

– Баить, бъять!

Дом вздрогнул, звякнула посуда, от козырька на головы посыпалась труха.

Она притихла.

– Я вылью, баб, сейчас…

Она поставила колун, сказала тихо:

– С сичась-то день прошёл.

Рукой махнула, в дом ушла, и завопила из дому:

– Петрушка! Смотри во флоксы мне горшок не лей!

<p>Часть третья</p>

Первое официальное сообщение азбуки Морзе

было передано 24 мая 1844 года

из помещения Верховного суда в Вашингтоне.

В Балтимор была отправлена телеграмма

из одной фразы:

«What hath God Wright!»

Данное сообщение соответствует окончанию

библейского стиха из Книги Чисел,

в русском синодальном переводе:

«Вот что творит Бог!»

«И кто творит добро, неограниченную власть имея

делать зло, достоин похвалы не только за содеянное,

но и за всё то зло, которого не совершил».

Вальтер Скотт. Айвенго. Перевод С. Николаенко

Сараи, дворики и задние дворы, избушки, флигельки, старушки, кирпичные дворцы, карельские хоромы, бани, баки душевых, богатые посады, чахлые сады, собаки злы, а огороды пу́сты, коровы, козы, куры, дети, кошки, гуси, комары. Счастливый край земли под синим руслом неба, и до него курганом вверх примерно сто шагов, то сто один, то девяносто девять, но, как дойдёшь, тропинка снова прыгает в овраг.

Ромашки, колокольчики, свинушки, седые с пыли ковыльки, лиловый клевер, покос, где деревенская коса ничьё скосила колким сеном луговым, и босяком не перейдёшь, что даже Сашка на одной ноге, качаясь, лезет в шлёпки и только там снимает их, где снова по колено высота, бежит по стоптанной дорожке вниз к воде. И, опуская взгляд, чтоб не упасть, ступает медленно за ней Петруша, с берёзы до берёзы в перехват, и, оттолкнувшись, сам несётся вниз за облачком из пыли, таким же облачком пыля.

Вода тепла, земля сыта и сытна, зелёный скос, песчаный плёс, берёзовый завес, цветущая вода, вся в бедных крестиках семян, и подпирающий громады неба липовый шатёр в траве качает зыбко свет и тень.

Заросший сад, и пугало в саду, разбухшая бадья охвачена покойника ремнём поверх закреп, и в чёрной мути водяной летают стайки призрачных существ, едят друг друга и растут, и выживет одно, что съест их всех, с глазами мутными, хвостом змеи на крыльях плавниках, но с приморозка первого замрёт и околеет под бледной плёнкой тоненького льда. Пройдёт зима. Она весной седую шайбу прессового льда сплеснёт под Василевских куст, в гнилую лужу.

Уже шиповник добирает вес, поеденный дорожками жучья треклятого щавель извял, крыжовник ссох в изюм, устало лето.

Окно пустой, и лавочка под ним, на четырёх ушедших в землю лапах, верёвкой, как блудливая коза, привязанная к вбитому гвоздю, и на верёвке драгоценная, под счёт, гирлянда разноцветных новеньких прищепок…

– Петруш?

– Чего?

– Шестая де?

– А я чего?

– Да красная, не видел?

– Не.

– Не брал?

– Не, ба.

А сам отдал прищепку Сашке, чтоб у неё велосипед трещал, как мотоцикл.

– «Не, ба…» Та кто ж? Не сами ж ноги носять.

– В канаве, может.

– Можить. Что можить, с виду не вясить, иди гляди, не до соседей ли пошла…