Муравьиный бог: реквием

– Всё наша сторона с семнадцатого года, чужой в деревне куры нет. По-божески живём, – собачник ухмыльнулся. – Он, говорят, из коммунистов был, бери, хозяйка, шкуру так што… Бери-бери, задаром отдаю…

Петруша дёрнул за рукав её, чтобы брáла – раз так, задаром, нетерпеливо подсказал:

– Ба, ба, бери… – хотя и сам не знал, зачем им с мёртвой псины шкура, с живой же шкур не снимешь просто так.

Собачник подмигнул, и оба посмотрели на неё.

– Возьму, чаво ш ни взять, свою-то только досношу. Петрушка, рот прикрой, с добра не кинуть задарма. Задаром только волк козляшку съел.

Собачник отмахнул кружащих в зное мух с повешенных собак.

Раз шкуры все свои, то шапки тоже, и можно с Сашкиного Шарика найти, наверно, шапку… на шкуру Шарик точно маловат. Он посмотрел на шапки – две похожих висели шапки на колах, и, снова дёрнув за рукав её, шепнул:

– Ба, баб… смори…

– Или вон вну́чку шапку. Лисья… Сезона нет, за полцены отдам.

Она спросила:

– Лису-т не Шарик звали, Николай?

Собачник ухмыльнулся, тягуче сплюнул на асфальт, сцедил:

– А бог их разберёт, хозяйка. Он, говорят, без шапок в рай берёт.

Они простились и пошли. Блуждающий дорогой летний ветерок листал раскраски, женские журналы, науки-жизни, юность, огоньки, она, самой себе кивая, соглашалась, что бог без шапок в рай берёт и что с дядь Коли шапке во вратах его болтаться на колу.

Петруша оглянулся. Дядя Коля, сгонявший веником со шкур и шапок мух, казался равнодушным и бессмертным. Собачий бог, куриный бог, мушиный бог…

Вошли в ворота рынка. Плешивая собака грызла кость, на солнце выставив худой репейный зад с обрубленным хвостом, и, их увидев, глухо заворчала, долго с голодной ненавистью провожала след.

Пошли, справляясь о цене на сладкий смрад гудящих осами прилавков, и было не оббрать, не провести её татарам, и, веселея сами от торгов, они давали с горкой на кулёк от абрикосов мятого гнилья.

Вошли под тень навесов, в прохладный полумрак мясных рядов. Здесь гасло небо. Густо пахло кислым молоком и старой кровью, широкие столы стесняли шаг и отрезали путь назад, не развернёшься – до конца иди. Задрав косые пятаки, свиные головы смеялись с плах; закрыв несчастные глаза, висели куры, скрючив лапки вверх; живой петух шёл впереди, глотая горлом странный звук, как будто в пёстрой перьев бахроме застрял томительный и жуткий воздух казни; довольно голуби, слетевшие под сень, пощипывали щедро ссыпанное просо в тёмных лужах; и только воробьи под низким небом крова счастли́во щебетали о свободе улететь, схватив у смерти из мешка урюк.

Говяжий край, рассольный дух, «копчёной краковской» баранки, сало, копыта, уши, потрошки. Лавровый лист, тимьян, кинза, петрушка, базилик. Дары трудов, дары земель, холодный квас, домашнее вино из-под полы, печати синие тавро на коже и коченеющие рёбра на крюках. Куриные сердечки на развес под ручками совков, ушедших в красный сок, гудящий мухами, солёные огурчики в венках укропных, головки свекляного чеснока, урюк, инжир и грецкие орехи, изюм такой, изюм сякой, тянучки, куски слоящей мёдом пахлавы, чурчхела, пирожки и гнильные опять под ноги ручейки. На благо жи́ву – смерти щедрый урожай, мясницкие ножи, столовые ряды, из рук на руки серые бумажки. В тени столов кто спит, кто чешет блох, кто нюхает, кто лижет доски, кость грызёт, в земле валяет жилу – прирыночные, злее деревенских городских и всяких, псы.

– Ба, мёд…

Осиный гул стоял в конце товарной лавки, топлёным янтарём стекало с восковых решёток на поддон, ловя жужжащих ос на сладость в вязкие затёки. Душистый липкий сок, гречишный, полевой, цветочный, горный. Бурятский мёд, кавказский мёд, армянский мёд…

– Баб…

– Не бабкай.

– Ба-а…

– Откуда мёд?

И златозубый сотник ухмыльнулся:

– Откуда спросишь – привезли.

– Почём?

Они остановились, сотник мёду с капли спичкой подцеплял, крутил веретеном тягучую струну и пробовать давал:

– Таким медком Аллах из мёртвых воскрешал…

– Ляжачий у меня.

– И мёртвого подымет. Бери, хозяйка, на здоровье не продешевишь.

Она нахмурилась, неверчиво обсасывая мёд со спичек, отплёвывала вниз с пустых щепу; Петруша раскусил свою пропитанную сладким клеем спичку, жевал и ждал, чего решит она, смотрел по сторонам. Вдруг закружилась голова, коленки подогнулись, запрыгали ряды, золотозубый сотник, баба, соты, спички, осы, пол скакнул на потолок, по горлу завтрак вверх пошёл, как будто день, вскипев, переварился в голове и пеной поднялся́. Окорока, хвосты, заляпанные кровью пятаки, большого пальца отпечаток бурый, собаки, рёбра, шкуры, шапки, кроличьи хвосты и мысли, и слова, журналы, домино, щенки и ценники, и цены.