Мудрые детки

Эта проклятая пытка продолжалась до пол восьмого, а потом, думаете, нам разрешили насладиться горячей ванной и горячительными напитками? Держи карман шире. Дверь распахнулась, показалась процессия с факелами, и опять эти чертовы лютнисты, разряженные, как всегда; за ними — весь английский факультет Калифорнийского университета в выпускных мантиях и привезенный по случаю хор из ста мальчиков, выводящий дискантом: “Я вепря голову несу”^{104}.

Вслед за ними следовала вереница блюд времен королевы Елизаветы, их несли выбритые до синевы официанты в коротких рубашках и штанах до колен; оказалось, что банкет готовил дядюшка Тони, и не совсем по сезону — перестарался с чесноком и соусом “Маринара”. Феи толпой ринулись к бару и принялись всерьез надираться. За Саскией и Имоген пришла няня: леди А. считала, что для девочек присутствовать на помолвке отца — верх дурного тона; Имоген ушла беспрекословно, а Саския ревела и хватала отца за ногу, пока Дейзи не потеряла терпение и не прикрикнула: ”А ну, вали отсюда, малолетка! “ Саския сверкнула на нее глазами, но что она могла поделать? Ей было только двенадцать, и вдобавок — никаких прав.

Бледнолицый и красноглазый, едва держась на ногах, появился в стельку пьяный Ирландец и сунул мне свой ядовитый дар — корректуру “Голливудских элегий” с посвящением "позолоченной мушке“, подписанных, слава богу, его полным именем. Я продала их прошлой зимой на “Сотбис”, когда у нас были трудности со счетами за электричество.

— Если я мушка, — сказала я ему, — то кто тогда ты? Липучка для мух?

А потом — эх, доброе у меня сердце — я познакомила его с Еленой. Актриса театральной труппы с Восточного побережья, выпускница Брин-Мор^{105}, диплом по английскому языку и “пробег” небольшой — в прошлом только один вполне пристойный любовник. Я старине Ирландцу ничего, кроме добра, не желала.

Появились журналисты в шляпах. Появились проститутки, актрисы и жены. В перчатках и жемчугах, в полном составе появилась Английская колония. Готовый сражаться с толпами лютнистов, появился джазовый ансамбль с дирижером в смокинге и с палочкой в руке — Чингис сознался, что лютнями сыт по горло. В черном костюме и фетровой шляпе появился Тони, и Нора бросилась к нему, краснея и хихикая.

В те дни, постоянно имея перед глазами отвратительный пример Ирландца, я пила довольно мало, но, когда Чингисхан вытащил из кармана ковбойских брюк коробочку и показал мне кольцо, я поняла: если сегодня не надерусь, то руки на себя наложу.

По размеру брильянт был не с “Ритц”, только с “Алгонквин”^{106}. Когда мы во вспышках камер танцевали фокстрот, он торчал на моей руке, словно кастет. Мой подбородок скользил по макушке партнера, он отдавил мне все ноги, совсем не смотрел, куда ступает, — все продолжал беспомощно пялиться на Дейзи в костюме Титании, обвившуюся вокруг Мельхиора, как шкурка вокруг колбасы. Я пыталась улыбаться, но улыбка выходила кривая. Мне было не до смеха.

Не до смеха. Но не будем делать из этого трагедии; разбитое сердце — не повод для трагедии. Только безвременная смерть — трагедия. И война, которая вот-вот начнется, хоть мы еще об этом не знали. И если вы собираетесь поменять комическую маску на другую, с опущенными уголками рта, то можете закрывать лавочку, потому что участвовать в трагедии я категорически отказываюсь.

Так что это была не трагедия. Но я не могла забыть белокурого тенора и тот далекий вечер, когда мы с Норой поменялись в постели местами; я расчувствовалась. Мне показалось, что и старина Чингис тоже чувствовал, как трещит по швам его сердце; он пошатнулся, споткнулся — и я повела его по серебряному гравию, осторожно прокладывая дорогу между нависшими наперстянками, гигантскими ромашками, коварными каштанами. Чингис погладил меня по заду, но не от души; я знала, что он пожирает глазами Дейзи и жаждет мести.

Надейся на лучшее, ожидай худшего, как говаривала бабушка. Я надеялась, что, женившись на дочке любовника Дейзи, Чингис посчитает, что отыгрался; я правда на это надеялась, я всегда была к Дейзи расположена. Но на самом деле я думала, что он их раздавит.

Высоко над головами праздничной толпы парила колючая корона, указывавшая мне, где находится отец. Сама любезность, он мелькал то здесь, то там. Краем глаза я заметила Ирландца; его уводила с площадки Елена. Откуда ему было знать, что она будет играть себя в фильме о последних годах его жизни; забыла, кто играл меня. Какая-то накрашенная шлюха. Бедняге Ирландцу немного уже оставалось. Во время премьеры ”Сна“ он рухнул напротив китайского ресторана Граумана. Мотор подвел. Нора и я к тому времени уехали домой. Со словами: “Не волнуйтесь, это всего лишь сценарист”, — его отнесли в сторону, чтобы не загораживать дорогу звездам. Потом появились в печати ’Толливудские элегии“, но что толку в посмертной Пулитцеровской премии? Росс О’Флаэрти, мир праху его.