Мудрые детки

В конце концов джентльменский жест сделал Перигрин. На ежемесячно прибывающих теперь на Бард-роуд чеках стояло его имя. Когда бабушка прижала его в угол, он порозовел под веснушками и пробормотал, что они с Мельхиором решили в случае расспросов давать всем понять, что эта некрасивая история — проделка Перигрина; и что он страшно извиняется перед ней, и сможет ли она когда-либо его простить? Но его объяснения были напрасны, потому что для облегчения проблем с бухгалтерией г-жа Шанс — наша приемная бабушка и опекунша — была записана в документах как наша мать.

— Они, считай, поженили нас! — развеселилась она.

От хохота она даже со стула свалилась.

Мы, девчонки, не обращали на них внимания, присев на корточках у последнего подарка Перри — граммофона. Со всем прилежанием, на какое была способна, Нора опустила иглу на чудную черную бакелитовую лепешку — дядя Перри сказал, что, если мы покрутим рукоятку машины, она для нас споет. Ш-ш-ш. Гр-р-р. И затем из большого раструба полилась тонкая и далекая, удивительная, как один из его фокусов, музыка — рожок, тромбон, банджо, ударные. Песня — наша песня — песня, сулящая то, что мы порой слышали от других, но никогда не слышали от отца: “Ах, как я тебя люблю, детка“.

Едва прозвучали первые ноты, мы, будто заслышав тайный голос, словно нас кто-то толкнул, вскочили и начали танцевать, мы не могли удержаться. Я говорю “танцевать”, но мы не знали как; мы подпрыгивали в такт мелодии и хлопали в ладоши. Улыбаясь, Перри некоторое время наблюдал за нами, затем сказал:

— Смотрите, девчонки, я покажу вам, как это делается.

Он подкрутил ручку граммофона:

Ах, как я тебя люблю, детка,
Сердце переполнено тобой, детка..^{45}

Бабушка уже пришла в себя, он протянул ей руку. Несмотря на дородность, она не утратила некоторых прежних навыков, и только манера, с которой она двигалась, выдавала ее прошлое. Так мы все и танцевали прямо посреди столовой, и что до нас, то мы не остановились и по сей день, верно, Нора? И не остановимся, пока не свалимся с ног.

 Сбудутся мечты, все, что хочешь ты...
Какое счастье — петь и танцевать!

Мы получали в те дни от Перри не только любовь. Честно выполняя отцовские обязанности, он дорисовал на ежемесячном чеке справа еще один ноль для оплаты нашего танцкласса. И вдобавок богатый папуля не забывал нас баловать. Он наезжал пару раз в месяц, по воскресеньям, увешанный свертками из “Хамли”, “Хэрродс”, “Селфриджес”, вытаскивал у нас из ушей красные ленточки, а у себя из носа — флажки, усаживал нас к себе на колени и потчевал ореховым тортом “Фуллер”, затем заводил граммофон, и мы танцевали. Потом они с бабушкой опрокидывали стаканчик-другой и перемывали кости, вид у них был, как у заговорщиков.

Но как звался он Перигрином^{46}, так пилигримом и был; пришел день, когда жажда странствий опять обожгла ему глотку — вскочить и нестись сломя голову, ухватить судьбу за рога. Он забросил ящик мятного ликера для бабушки, а мне и Норе — туфли для чечетки. И пропал, не оставив почтового адреса, хотя открытки от него продолжали приходить примерно раз в месяц, а на каждое Рождество мы получали в подарок то ящик со сгнившими тропическими фруктами, то коробку, набитую соломой и черепками, — остатками фарфора, упакованного Перри в местах, которые нам даже не удавалось отыскать на карте. Он не знал, что можно посылать по почте, а что нет.

Последний его подарок прибыл на своих двоих и объявил о себе даже не стуком, а робким царапаньем в подвальную дверь. Отворив, бабушка увидала ее — крошечный поскребыш рода человеческого, тощую как прутик, в разбитых ботинках и в мужском картузе на голове, без чулок, едва прикрытую наброшенным на плечи платком. Ей тогда было, должно быть, лет четырнадцать. Она протянула клочок бумаги с написанным рукой Перри нашим адресом.

— Он сказал, у вас найдется для меня работа, — сказала она, — присматривать за детьми или еще что. Сказал, что вы меня приютите.

— Я не собираюсь открывать пристанище для падших девиц, — фыркнула бабушка. Моросил противный мелкий дождь, Наша Син промокла до костей.

— Я еще не пала, — сказала Наша Син. — Но могу.

Стоило ей обустроиться, и стало невозможно представить, как мы раньше без нее обходились. Как без рук. Она внесла свежую струю. Если бабушка засиживалась в местном питейном заведении и забывала натереть морковки на ужин, Син готовила нам пару бараньих котлет, печенку и бекон. Запретный плод, какое объеденье! После того как она вышла замуж за того таксиста, ее дети постоянно крутились у нас, и наша бабушка стала “бабушкой” во втором поколении. Старшая дочка Син, Мэвис, сошлась с солдатом, и в результате появилась Бренда, с которой мы нянчились и которая потом тоже, в свою очередь, влипла в историю и принесла домой нашу ненаглядную Тиффи, первую темнокожую девчонку в нашей семье.