Мудрые детки

“Тетями”, видите? Ох уж эта Саския. Мы переглянулись, но вслух ничего не сказали. Нужно признать, в нем есть обаяние. Скользкое такое обаяние. Я видела, что Нора почти поддалась на соблазн — по своей привычке постукивала ногтем по передним зубам. Мы и деньжат могли бы немножко подзаработать на этом предприятии. Но от мысли, что нам, старухам, придется отжигать пенсионный чарльстон на потеху публике, меня чуть не стошнило; да и то, что в этом деле не обошлось без Саскии, настораживало — нужно было держать ухо востро.

И тут появилась Тиффани, у нее был свой ключ, и она могла приходить когда угодно. Без стука. Просто открылась дверь, и она вошла.

Ну и явление! В ажурных чулках и кожаной мини-юбке она, бедняжка, выглядела как настоящая шлюха. Бренда и Лерой слишком баловали ее, вот ей и не было удержу. Она была первой, у кого в школе появился магнитофон. Мы всегда предупреждали: “Подождите, вырвется она из узды!” Только сама невинность осмелилась бы надеть такую юбку. Добрее и наивнее девочки, чем наша Тиффани, не сыскать, хоть у нее и хватило ума выставить свои сиськи на обозрение в газете. “Шесть футов два дюйма гибкой кофейной прелести” — гласила подпись под фотографией на третьей странице^{52}. Она, конечно, не осмелилась рассказать отцу, но, к счастью, он из принципа никогда не держал в доме “Сан”. Самая славная девушка во всем Лондоне, но уж очень наивна.

При ее появлении Тристрам вскочил, опрокинув стул. Он был в полном замешательстве, да и не удивительно. Было время, Каталку превозносили как “самую прекрасную женщину Англии”, но, по ее собственному признанию, она Тиффани и в подметки не годилась.

Интервьюирование знаменитостей так никогда и не состоялось, потому что неделю спустя ему предложили вести игровое шоу на другом канале, и он принял предложение. Также он принял Тиффани — принял в свою модную студию-лофт в Бермондси над винным баром, купил ей платье из бисера, и с тех пор каждую неделю она, улыбаясь, как пятилетняя девочка, и выставляя всем на обозрение ложбинку грудей, неизменно появлялась, выпевая:

“Да-да! Загребай лопатой!” — с убежденностью, звенящей настоящей любовью.

Потому что она влюбилась в него без памяти. Когда она пришла домой, чтобы забрать оставшееся бельишко, ее отец разбушевался и разразился проклятьями; рыдая, она прибежала к нам. Заскочившая втайне от мужа Бренда крепко обняла ее.

— Мама, я люблю его. Тетя Дора, я люблю его. Люблю, тетя Нора.

Мы грустно переглянулись. На троих у нас было почти двести лет любовного опыта, и счастливой развязки в этой истории не предвиделось. Она сидела, размазывая кулачками тушь по лицу. Не могла уразуметь, что Тристрам не стоил бумаги, которой она задницу подтирала. В общем, мы приготовились врачевать разбитое сердце, но оно оказалось крепче, чем опасались. Пока — никаких признаков катастрофы.

Правда, мы ее нынче почти не видели. Перед Рождеством она заскакивала на такси с перевязанной красной ленточкой бутылкой джина, отпечатывала у нас на щеках сердечки губной помады, оставляла большую коробку для мамы и опять уматывала на какой-нибудь званый вечер. Мать она никогда не забывала, хотя, чтобы Лерою на глаза не попались плоды порока, Брен приходилось хранить все ее подарки у нас. На Пасху привозила нам нарциссы.

Но нам-то с Норой известно, как приходится изворачиваться содержанке, чтобы платить по счетам; когда мы видели ее последний раз, душенька Тифф выглядела осунувшейся и подавленной и, между прочим, то и дело бегала в уборную.

Нажимаем клавишу “Пуск”.

“Загребай лопатой!” — восклицает Тристрам Хазард в прямом эфире из Лондона — идет специальный выпуск, посвященный его знаменитому отцу. Если вы, не дай вам бог, раньше видели это идиотское шоу, то знаете, что обычно в этот момент Тристрам представляет красотку Тиффани. Она проскальзывает вперед в расшитом бисером наряде, улыбаясь, как послушная девочка в день рожденья, и вторит своим приятным, слегка хрипловатым голоском:

— Да-да! Загребай лопатой!

Но где сегодня красотка Тиффани? Нигде не видно, хотя Тристрам выжидательно смотрит на неоновую лестницу, по которой она обычно спускается. Чертова Тиффани куда-то запропастилась, а мы в прямом эфире!

Однако как настоящий профессионал он и глазом не моргнул:

— Сегодня я хочу попросить вас от имени “Загребай лопатой!” особенно тепло поприветствовать поистине великого старого мастера, олицетворяющего собой английский театр.

Слегка приглушив голос и расплывшись в щедрой улыбке, он согнулся в полупоклоне-полуреверансе, своего рода универсальной почтительной позе:

— Мой отец... Сэр Мельхиор Хазард, — обернулся и раскинул руки, сияя. — Привет, папа!

Под бурю аплодисментов леди Масленка, с лицом, поведавшим людям о тысячах щеток для мытья посуды, помогла старику доковылять до микрофона. Наши чувства всплеснулись тошнотворной мешаниной — во-первых, потому что мы впервые за много лет увидели его воочию; во-вторых, он выставлял себя напоказ таким дурнем; а в-третьих, был совсем седой и ступал нетвердо. Но Каталка философствовать не собиралась. Оживившись, она проговорила: