Морской ястреб

– Видели ли вы, чтобы человек лгал без всякого основания…люди лгут ради пользы, из трусости, или хитрости, или потому, что они хвастуны. Я не знаю других причин, которые могут заставить людей лгать, – впрочем (он бросил взгляд на Лайонеля), впрочем бывают случаи, когда человек лжет, чтобы спасти другого – из самопожертвования. Что же заставляет меня солгать сегодня? Спросите себя, какое у меня может быть основание лгать теперь?

– Если все это так, то чего же вы можете достигнуть правдой?

– Я хочу, чтобы вы поняли всю вашу несправедливость, чтобы вы не считали себя мученицей и знали, что все, что теперь вас ожидает, является неизбежным результатом вашего вероломства.

– Сэр Оливер, разве вы считаете меня глупой?

– Да, мадмуазель, и даже хуже – ответил он.

– Ах, мне теперь все ясно, значит вы потому-то и стараетесь внушить мне то, что не поддается разуму. Но слова не могут опровергнуть фактов. И если вы будете говорить со мной от сегодняшнего до судного дня, то вы не сможете стереть следов крови, ведших к вашей двери. Что вы можете сказать мне, чтобы доказать, что ваши руки чисты?

– Не думаю, чтобы я не мог поддержать свои слова доказательствами, если это потребуется.

– Доказательствами? – одну секунду она смотрела на него широко открытыми глазами, потом губы ее сложились в презрительную усмешку.

– Это, вероятно, и было причиной вашего бегства, когда вы услышали, что посланцы королевы едут, чтобы призвать вас к ответственности?

Он стоял секунду ошеломленный. – Что это еще за басня? – спросил он.

– Вы скажете мне, что вы не бежали. Что это снова несправедливое обвинение?

– Вот как, – тихо спросил он, – значит вы поверили, что я убежал?

И тут он внезапно все понял. Это никогда не приходило ему в голову, а между тем, это было так просто. В другое время его исчезновение вызвало бы толки и расспросы. Но тогда оно являлось само по себе ответом, и никто больше не доискивался ни до чего. Задача Лайонеля была вдвойне облегчена, а его собственная вина стала вдвое очевиднее. Он опустил голову на грудь. Что он сделал? Разве мог он обвинить Розамунду за то, что она поверила таким убийственным доказательствам. Мог ли он обвинять ее, что она сожгла не прочтя письмо, которое он послал ей через Питта? Что можно было предположить, кроме того, что он сбежал? – а это бегство клеймило его убийцей!

Он почувствовал, что был неправ.

– Бог мой, – простонал он, – бог мой!

Он взглянул на нее и тотчас отвел глаза, не в силах выносить измученный, но бесстрашный взгляд ее глаз.

– Конечно, чему же другому могли вы верить? – произнес он убитым голосом, выражая этим то, что в нем происходило.

– Одной только правде! – гордо ответила она, снова заставляя его от упадка духа перейти к гневу.

– Правде! – повторил он, – смело глядя ей в глаза. – Умеете ли вы отличить правду от лжи? Это мы сейчас увидим. Вы сейчас узнаете всю правду и поймете, что она ужаснее всех ваших самых ужасных предположений.

В его манере и тоне было что-то страшное, и она поняла, что предстоит какое-то разоблачение.

– Ваш брат, – начал он, – умер от руки слабого человека, которого я любил, в отношении которого у меня был священный долг. Он прибежал ко мне, ища защиты. Рана, которую он получил в борьбе и оставила кровавые следы, указывавшие, куда он пошел. Не странно ли, что никто не постарался установить, чья это была кровь, а также, что я в то время не был ранен. Мастер Бэн знал это, так как я дал ему освидетельствовать себя, и им был составлен документ, который несомненно заставил бы посланных королевой вернуться, опустив нос, обратно в Лондон, если бы я был в то время в Пенарроу, чтобы встретить их.

У нее мелькнуло слабое воспоминание о том, что Мастер Бэн клятвенно уверял, будто бы такой документ существует, но что это было сочтено выдумкой нерадивого судьи, не исполнившего своего долга, так как единственным свидетелем он мог назвать только покойного священника, сэра Андрью Флэка.

– Но оставим это! – сказал он. – Вернемся к рассказу. Я укрыл этого слабого труса, навлек на себя этим подозрение и, так как я не мог оправдать себя, не указав на него, я молчал. Это подозрение превратилось в уверенность, когда женщина, с которой я был обручен, не взирая на мои клятвы, разорвала нашу помолвку и этим в глазах всех заклеймила меня убийцей. Против меня возбудилось негодование. Посланные королевы были в пути, чтобы сделать то, от чего отказался суд в Труро. До сих пор я говорил о фактах, теперь я выскажу свои предположения. Негодяй, которого я укрыл, которому я послужил ширмой, судя, вероятно по себе, побоялся, что я не смогу вынести возложенного на себя бремени, что я скажу все и этим погублю его. Существовала ведь рана и еще нечто, о чем, как он боялся, я буду говорить. Была женщина в Мальпасе – распутница, которую можно было бы заставить говорить и которая могла бы рассказать о соперничестве, существовавшем между убийцей и вашим братом, потому что дело, из-за которого погиб Питер Годольфин, было позорным от начала до конца.

В первый раз она гневно прервала его. – Вы оскорбляете мертвеца!