Морской ястреб

Одно мгновение он высокомерно смотрел на них. Лицо его ничего не выражало. Потом он медленно подошел к ним. Он был одет в короткий белый кафтан, доходящий ему до колен и опоясанный золотым кушаком, который сверкал в отблеске факелов при каждом его движении. Руки его от локтей и ноги от колен были голы и обуты в красные вышитые золотом турецкие туфли. На голове его был белый тюрбан, к которому пряжкой из драгоценных камней было прикреплено огромное перо.

Он сделал знак нубийцам и они молча исчезли, оставив его наедине с его пленниками. Он поклонился Розамунде.

– Здесь вы будете теперь жить. Это означает, что я обращаюсь с вами скорее как с женой, чем как с рабыней, так как в Берберии крыши домов предназначены для жен мусульман. Я надеюсь, что вам здесь понравится.

Лайонель смотрел на него весь бледный. Совесть его говорила ему, что он может ожидать худшего, а его воображение рисовало ему тысячу всяких ужасов. Он дрожал от страха при виде своего сводного брата, который казалось его не замечал.

Но Розамунда, гордо выпрямившись во весь рост, взглянула на него, и хотя лицо ее было бледно, оно было не менее спокойно, чем его. Если грудь ее и вздымалась, выдавая ее волнение, взгляд ее был презрителен и смел, голос спокоен и тверд, когда она ответила ему следующим вопросом:

– Что вы намереваетесь делать со мной?

– Что я намереваюсь сделать? – сказал он с кривой усмешкой. Хотя он и считал, что ненавидит ее и хочет унизить и сломить, все же он не мог не восхищаться ее выдержкой.

Из-за гор показался медный серп луны.

– Вы не имеете права спрашивать меня о моих намерениях, – ответил он. – Было время, Розамунда, когда не было на свете более преданного вам раба, чем я. Вы сами своей жестокостью и недоверием сломали золотые цепи этого рабства. Сломать же те оковы, которые я теперь наложил на вас, вам будет труднее. Вы моя рабыня, понимаете ли вы – купленная на рынке так же, как я мог купить мула, козла, верблюда. Вы принадлежите мне, вы моя собственность, с которой я могу сделать что хочу, у которой нет воли, кроме моей воли, жизнь которой в моих руках.

Она отступила на шаг перед мрачной ненавистью, проглядывающей в его словах, и перед насмешливой улыбкой этого загорелого бородатого лица.

– Негодяй, – с трудом выговорила она.

– Теперь вы понимаете, какие оковы вы надели на себя вместо тех, которые разорвали по своему легкомыслию.

– Да простит вам бог, – прошептала она.

– Благодарю вас за эту мольбу. Да простит он и вас.

В это время раздался какой-то невнятный звук – заглушенные рыдания Лайонеля.

Сакр-эл-Бар медленно повернулся. Одну секунду он молча рассматривал этого человека, потом рассмеялся.

– А, это ты, когда-то бывший моим братом! Хорош, нечего сказать. Посмотрите на него, Розамунда. Как много мужества в этом столпе, на которого вы собирались опереться, в этом храбром муже, которого вы избрали. Посмотрите на него, посмотрите на моего драгоценного брата.

Под кнутом его насмешек страх Лайонеля перешел в раздражение.

– Вы мне не брат, – гордо ответил он. – Ваша мать была распутницей, обманывавшей моего отца.

Сакр-эл-Бар вздрогнул, словно от удара, но овладел собой.

– Если вы еще раз произнесете имя моей матери вашим подлым языком, я прикажу вырвать его у вас с корнем. Слава богу, память ее не может быть осквернена оскорблениями такого подлого негодяя. Несмотря на это, не смейте произносить имени единственной женщины, которую я уважаю.

Лайонель, доведенный до крайности, внезапно бросился вперед с вытянутыми руками, чтобы вцепиться ему в горло. Но Сакр-эл-Бар обхватил его так сильно, что заставил опуститься на колени.

– Вы не правда ли, находите меня сильным? – насмешливо сказал он. – Тут нечему удивляться. Подумайте, шесть бесконечных месяцев сидел я на веслах галеры, и это превратило мое тело в железо и отняло у меня душу.

Представляете ли вы себе, какой это ужас сидеть голым на скамье для гребцов, день за днем, ночь за ночью, прикрепленным к веслу среди вони ваших товарищей по несчастью, нечёсаным и немытым, палимым солнцем, израненным, избитым плетью боцмана, за обморок, вызванный невероятной болью. Знаком ли вам весь этот ужас? – Голос корсара, дрожавший от сдерживаемой ярости, перешёл в рёв. – Так вы узнаете его, потому что ад, в котором благодаря вам я провёл шесть месяцев, станет вашим до самой вашей смерти.

Сакр-эл-Бар замолчал, но Лайонель не воспользовался предоставившейся ему возможностью. Мужество, неожиданно загоревшееся в нём, так же неожиданно угасло, и он остался лежать там, куда отбросила его мощная рука корсара.

– Однако, – сказал Сакр-эл-Бар, – надо покончить с тем, ради чего я приказал привести вас сюда. Вам показалось недостаточным обвинить меня в убийстве, лишить доброго имени, имущества и толкнуть на дорогу в ад; вы решили пойти дальше и занять моё место в лживом сердце женщины, которую я любил. Вот этой женщины.