Молитва Каина

Бедность, казавшаяся еще недавно неизменной константой моего существования, вкупе с отсутствием красоты есть сочетание убийственное как для романтических надежд молодой девушки, так и для матримониальных расчетов ее родителей. Но юность не желает мириться с очевидным, и я упорствовала в необоснованной идее, что найдется все же принц, способный оценить ум и душевные качества, помещенные не в самую блистательную оболочку… Нельзя сказать, что все мои потуги огранить свой разум, данный природой, но развивавшийся стихийно, пропали втуне, и мне не жаль часов и дней, проведенных за беседами с мсье Дютре, вовсе не для меня нанятым, и за штудиями в богатой дядюшкиной библиотеке, в то время как сверстницы мои, едва постигнув азы грамотности, преуспевали в науках и познаниях иных: в рукоделье и в ведении домашнего хозяйства…

Увы, все благотворные изменения от знакомства с Плутархом и Светонием ограничились внутренней моей сферой, вовне же печальные обстоятельства остались прежними, чему порукой список сватавшихся ко мне женихов, составивший всего (несколько слов густо зачеркнуты). Равно как и чтение новых французских романов предоставило мне сугубо теоретические познания о (вновь зачеркнуто, на сей раз четыре строки).

На двадцать втором году жизни, милая Наташа, я окончательно утвердилась в мысли, что в лучшем случае обрету дарованное Гименеем счастие с мужчиною значительно старше меня, с вдовцом или же с потерявшим здоровье на военной службе… Я даже пыталась найти преимущества в грядущем повороте дел, и даже находила их, ибо мы всегда стараемся отыскать светлые стороны в обстоятельствах, повлиять на кои не в силах.

И вдруг все изменилось волшебным образом.

Не мною отмечено, что тысяча душ приданого (а именно столько назвал папенька в случайно услышанном разговоре) делает дурнушек привлекательными, а привлекательных – ослепительными красавицами… Я сознаю, Наташенька, сколь незавидна бывает судьба девиц, привлекших лишь деньгами охотников за приданым, и все же льщу себя надеждой, что со мной такого не случится, что богатство, пусть и став первым поводом для знакомства, все же позволит проявить мне то, чем я досель бесплодно надеялась когда-нибудь пленить предназначенную мне половину. По меньшей мере у меня появится возможность, отнятая капризом природы и жизненных…»

На этой строке письмо обрывалось – карета покинула Ям-Ижору, тряская дорога заставила закрыть чернильницу и убрать складной пюпитр.

Сейчас в неспешном продвижении вновь случилась длительная заминка, но Машенька Боровина, давно прискучив мелкими дорожными неприятностями, не доискивалась ее причины. Воспользовавшись случаем, она достала письмо, в надежде успеть ежели не перебелить, то хотя бы закончить черновик, – в суете, неизбежно воцарящейся по приезду, будет не до того.

Перечитала написанное – и письмо показалось сухим, никак не передающим всех ожиданий, и волнений, и легких тревог, и безудержных надежд, что наполняли ее душу в последние недели… Наверное, даже не в отсутствии у нее эпистолярного таланта заключается главная трудность. Просто нет на свете слов, что смогли бы донести ее состояние до Наташи. Та не поймет, или же поймет лишь умозрительно, не в силах прочувствовать, – подруга с младых лет не могла пожаловаться на огрехи внешности, а позже – на внимание кавалеров. Нет, не поймет…

Однако письмо все же надлежит закончить и отослать, – обещала написать с дороги. Надо только, переписывая набело, переиначить тот абзац, где ее занесло не туда и речь зашла о французских романах, и о чувствах, мыслях и снах, ими вызванных.

Но планам Машеньки не суждено было сбыться, – в карету вернулся папенька, после Ям-Ижоры ехавший на передовом возке их небольшого каравана. Оказался он весьма не в духе, задержка получалась нешутейная: дорогу перекрыли войска, никого не пуская. Причем к кавалерии, появившейся первой, сейчас подошла в подмогу пехота, осталось подкатить пушки и обоз, да возвести ретрашимент позади шлагбаума, – и можно достойно встретить турок, не иначе как высадившихся десантом. Прямо на берег Царскосельского пруда, очевидно, высадившихся…

Речь папеньки была наполнена сарказмом, но на лице читалась тревога, и немалая. Машенька считала, что знает, в чем причина. По молодости папенька служил в пехотном полку, причем расквартированном здесь, в окрестностях столицы, – что для армейского, а не гвардейского офицера стало большим везением.