Молитва Каина

Чиновник неизвестного ведомства пошагал в сторону заставы с весьма решительным видом. Следом, чуть поотстав, держался его кучер – чернобородый и одетый по-казацки.

– Понапрасну сходит, не пропустят, – уверенно заявил папенька, враз потерявший интерес к чиновнику, едва лишь выяснилось, что в чинах тот невеликих.

Машенька тем временем поглядывала окрест – но не видела никаких признаков не то что большого города, но даже предместий.

Невдалеке от Рогатки виднелись два обширных здания – одно, по правую руку, деревянное и одноэтажное, переживало не лучшие свои дни. Краска со стен почти вся облупилась, и лишь уцелевшие кое-где ее пятна дозволяли понять, что некогда здание было желтого колера. Окна лишились стекол, крыша в одном месте обвалилась.

Каменное здание, стоявшее напротив, выглядело жилым, нарядным. Тоже одноэтажное, оно казалось раза в полтора выше своего разваливающегося визави – вместо низенького фундамента здесь имелся высокий, в человеческий рост, полуподвал.

Папенька на вопрос дочери ответил предположительно: наверное, каменное здание – новый дорожный дворец, для царского отдыха при путешествиях в загородную резиденцию. А деревянные, на снос обреченные руины – дворец старый, в годы папенькиной службы только он тут и стоял, уже тогда никудышный, и шли разговоры о постройке нового.

Иных жилых домов поблизости не виднелось – караулка при шлагбауме не для житья предназначена. По левую руку от тракта места были повыше, тянулись обработанные поля, за ними, вдали – группа одноэтажных небольших строений, вроде даже каменных, но в точности издалека не понять.

Справа местность понижалась, на болотистой луговине рос кустарник, невысокий и редкий, еще дальше зеленели заросли рогоза, и смутно виднелось среди них зеркало воды – не то болотистое озерцо, не то болото с чистыми разводьями.

По луговине тянулось, огибая болотце, некое подобие дороги: две слабо накатанные колеи.

Машенька, как справедливо указала в письме, среди своих достоинств смирение не числила. Более того, даже имела в характере склонность к выходкам отчасти дерзким и отчаянным, приносившим в детские годы немало синяков и шишек. При виде слабоезженой дороги сразу подумала: будь они не на тяжеленной карете, а на повозке легкой и проходимой, могли бы объеахть заставу, наверняка ведь имеются въезды в город не только по столбовым дорогам, и все стежки-дорожки перекрыть никакого гарнизона не хватит.

Проследив направление Машенькиного взгляда, папенька выдал нечто странное, словно бы неудачно подражая птичьему чириканью:

– Кикерейскино…

Женская часть семейства в четыре глаза с изумлением уставилась на новоиспеченного помещика-трехтысячника, пытаясь понять, что прозвучало: непонятная и не смешная шутка? Или же так впервые проявило себя начинающееся расстройство разума?

– Не зыркайте… Место так кличут чухонцы – и бо лотце, и что окрест: Кикерейскино. При государыне Ан не Ивановне так же и рогатку повелели назвать: Кике рейскинская застава. Ну-ка, Машута, выговори-ка, ты у нас девица книжная, с понятием…

Она попыталась. С первого разу не получилось.

– Вот-вот. – Папенька довольно улыбнулся. – Нижние чины язык ломали, докладывая… А ошибется – зуботычина. Порядок в те года понимали… не забалу ешь…

За разговором они медленно двигались к шлагбауму, никуда не спеша. Почти дошли, когда папенька сказал:

– Никак флаг подымать затеялись… Неужто госуда рыня проезжает?

Над фронтоном каменного здания тянулся к небесам флагшток. И к его веревке действительно крепили полотнище. Но от намечавшегося зрелища подъема флага Боровиных отвлек скандал, разгоравшийся неподалеку. Вернее, новая стадия скандала…

Зачинщиком выступал давешний чиновник, прикативший на бричке. Папенька, понимавший в караульной службе, оказался полностью прав: никто для чиновника шлагбаум поднимать не собирался, невзирая на срочную казенную надобность, к коей апеллировал владелец брички.

Но сейчас дело зашло далеко – Машенька повернулась на голоса, зазвучавшие громче прежнего, и увидела: солдат в синем мундире держал в руках ружье с примкнутым штыком, и не просто держал – приложил к плечу, направил ствол прямо в голову чиновника. Целился, но пока пытался урезонить словесно. Тот медленно, шажок за шажком, надвигался на солдата.

– Да он пьян, видать! – возмутилась при виде такого зрелища госпожа Боровина. – Мало что в живых людей метится, так еще в человека благородного, начальственного…

– В своем праве солдат, – произнес папенька незнакомым, очень холодным тоном. – В караул заступил – тут тебе ни генерал, ни сенатор не указ, и ежели шагнут за черту запретную, стреляй, или на штык прими. А не выстрелишь, пропустишь, – сквозь строй, под тыщу шпицрутенов. Раньше так бывало, а ныне не знаю, что за оплошку на посту полагается. Но не чарка с печатным пряником, верно вам говорю.

Солдат закричал уже в голос:

– Не доводи до греха, вашбродь! Застрелю!

Чиновник сделал еще шажок.

– Сейчас убьет, – сказал папенька спокойно, с каким-то даже холодным удовлетворением.

– Машуня, отвернись! – немедленно скомандовала маменька. – Не гляди!