Мокрая вода

Кто-то в бассейн с ледяной водой направился моржевать, кто-то под холодный душ, кто-то присел на скамью в помывочной, отдышаться перед новым заходом.

Остались самые выдержанные. Данила спустился ещё подбросить пару – спецзаказ для стойких!

Боб сполз с полка, ополоснулся в душе «летней водой» и пошёл в предбанник.

Компания за большим столом по-прежнему нагружалась пивом и водочкой, слегка осовела, но разговор продолжался.

– …И вот этот мужичок встал на лавку, – размахивал руками очередной расказчик, а между дамской и мужской парилкой – дверь, обычная. Только сверху небольшой зазор. Ну, он башку повернул и секёт: чего там бабы делают! ГОЛО-систые! Немолодой мужик-то, а любопытный, как пацан. А те – заметили лазутчика! Да как завизжат – уши заложило. Да. А одна кипяточку набрала в ковшик ды ка-а-ак ему в зенки залепила! Мужик в голос заорал и бегом к холодной воде! И никто его не пожалел! Засранца!

– Есть такие, – солидно сказал другой. – Всю жизнь у них детство в жопе поигрывает! Любознайки хреновы!

В купе было многолюдно. Компания была в сборе, плюс двое незнакомцев, чью одежду Боб прежде заметил на крючках. Сидели плотно, как в общем вагоне, трое против двоих.

– Здравствуйте, – сказал Боб, – разрешите?

– И вам не хворать, – подвинулся моложавый мужчина. Слегка удлинённый нос с горбинкой, волосы короткие, лицо вытянутое. Худощавые всегда кажутся моложе, чем на самом деле, это толстые выглядят старше, а потому – солидней.

– Борис, – протянул ему руку.

– Варлам.

– Мефодий.

– Очень приятно. Имена какие необычные, – сказал Геныч.

– По святцам. Варлаам – сын божий, ноябрьский, а Мефодий – идущий по следу, в апреле именины.

– И говорок у вас не столичный.

– Правильно, – сказал Варлам. – Из Сибири мы, красноярские.

– Чолдоны? – спросил Михалыч.

– Там не только чолдоны живут.

– Я когда дочери имя подбирал, – сказал Василич, – в словаре русских имён много удивительного обнаружил. Например – Усфазан! Павлин, Мамерт. Елпидифор, Феофилакт!

– Натощак не выговоришь! – сказал Геныч.

– Зато за каждым – ангел-хранитель, потому что по святцам. Имена одинаковые, и тёзка стоит за спиной, невидимый, охраняет.

– Библейские имена, – заметил Михалыч, – древнееврейские да греческие. Как шло православие, так и имена следом.

– В первые пятилетки, – вспомнил Василич, – давали имена: мальчик Дуб – «Даёшь Упроченный Бетон». Днепрогэс строили. Или вот девочка – Сосна: «Социалистические Основы Советской Научной Агрохимизации»! И где за этим забором – человек?

– Опа! – восхитился Геныч. – Как ты эту абракадабру запомнил!

– Так, на досуге, но долго запоминал.

– А баня хорошая, – сказал Варлам.

– Бани в Москве издавна славились, – кивнул Михалыч.

– Когда Кремля ещё не было.

На Боровицком холме, на Подоле, у реки стояли, там, где Красная площадь и старое здание МГУ. Без бани не обходилось ни одно важное событие в семейной жизни. В деревнях женщины рожали в бане, а на девишнике подружки невесту обязательно парили в бане. Кое-где существовал обычай на второй день свадьбы отправлять в парилку жениха и невесту вместе, чтобы была счастливая совместная жизнь и многочисленное потомство. Или вот – на поминках друзья умершего шли в баню, на сороковины. На могиле иногда оставляли банный веник: это должно было символизировать очищение души перед Богом.

– Ты ещё мезозой бы вспомнил! – сказал Геныч.

– В древнем Риме бань было много, большие. Там были библиотеки, аллеи для прогулок. Проводили в них целый день. Бесплатно! – продолжал Михалыч.

– Удивительно, – Василич взял со стола половинку дубового листа. – Гляди, как его искусно погрызли, паутиночкой! Клещ, что ли?

– Непарный шелкопряд, – уверенно констатировал Варлам, разглядывая ажурный каркас листка. – Царь-дерево – дуб! На него покушается громадное количество врагов. В Европе подсчитали – больше пяти сотен. Только вредителей листвы – почти две сотни: шелкопряды, совки, пяденицы, моли, пилильщики, листовёртки, орехотворки, листоблошки… Мефодий, кто там остался-то, ты помогай давай!

– Тля, клещики. А на жёлуди? – вдохновился Мефодий. – Бабочки-плодожорки, долгоносики… Короедов только восемь видов! Древоточцев-древогрызов. Есть такой короед, «пожарище» называется: такие рисунки делает – целые композиции, орнаменты.

– Ни хрена себе! – подивился Геныч. – Китайский алфавит, десять тысяч иероглифов.

– А дуб стоит – веками! – сказал Варлам. – И заметьте, воздух в кроне – стерильный!

– Могучий символ! – заметил Василич.

– Берёза силу даёт, энергию, – продолжил Варлам. – Но возле дома лучше не сажать, женские болезни могут начаться в семье: она же плакучая, берёза. Из орешника посохи делали – нет усталости от этого дерева. Каштан – от бессонницы, ревматизма. Рябина – лекарство. Тополь энергию поглощает – вампир-дерево! Сосна – светлое дерево, но сердечникам – плохо! Одним словом, в сосняке молиться, в березнике жениться, – засмеялся. – А в ельнике – удавиться! Шутка!

– Откуда же такие академические познания? – спросил Михалыч.

– Из лесотехнической академии.

Мефодий утвердительно кивнул.