Моя жизнь — что это было?

На следующее утро Диана повезла меня в известный православный монастырь, у него такое смешное название — Малюла; теперь он, к сожалению, разрушен игиловцами. Было всё очень интересно. Когда мы вернулись в наш дом, консьержка сказала, что приходил мужчина и спрашивал меня. Стало понятно, что это был Хусейн. И я жаждала его увидеть — 26 лет прошло с его отъезда! Но на следующий день — это была среда — мне надо было вернуться к Саиду, как договорились. Вечером он разрешил мне снова ехать к Диане, и я была там уже до субботы — дня нашего отъезда из Сирии. Вернувшись мне сказали, что мужчина приходил днём снова. Ну, что было поделать! Четверг был, как я понимала, последний день возможного прихода Хусейна, потому что пятница у них выходной день, и я рассуждала, что из дома он не выйдет куда-то. Я осталась ждать его. Я очень сильно и долго молилась, чтобы он пришёл, и эта поездка была бы не напрасной. И, когда я уже почти не надеялась, мне позвонили в комнату и сообщили о визите. Я, внутренне дрожа, спустилась на второй этаж, где было окошко консьержа; он стоял на лестничной площадке и первый его беспокойный вопрос был: «Как Юля?» Понимая, что это просто завеса, предисловие и демонстрация его позиции, что у него ко мне, если и может быть что-то, то это лишь единственный вопрос, связанный с Юлей, но мне всё же было приятно, что он спросил о дочери. Я прошла с ним в комнату для гостей, мы сели, и он сразу достал деньги, чтобы передать мне их поскорей. Конечно, он хотел сразу опередить какие-то мои действия, могущие повредить его репутации и раскрыть его тайну, а то что он хранил в тайне от семьи тот факт, что у него есть в России дочь, это было понятно уже и раньше. Но я это всё осмысливала позже. А тогда я была в таком напряжённом состоянии, в состоянии аффекта, что мне всё казалось мёдом. Чудо — я вижу Хусейна! Он был почти таким же худым, каким я знала его, только без усов, и потому немного странно было его видеть — без усов. (Даже и не знаю, почему он был без них, ведь он так трепетно к ним относился в молодости, т. к. это был знак веры). Разговор наш длился минут 10—15. Он спросил, чем Юля занимается, и сказал, что вот эти деньги ей на компьютер; что это всё, что у него есть — ведь они в Сирии не так много зарабатывают; причём часть денег была не в долларах, а в сирийских лирах — то, что он не успел поменять. Я спросила его, хотел ли бы он увидеть свою дочь, на что он как-то неопределённо ответил, что, мол, вот так, как меня — да. Говорить было больше не о чем, да я и не хотела больше его компрометировать своей более долгой беседой в закрытой комнате, и мы расстались. У лестницы он пожал мне руку, и это тоже ощущалось в тот момент мной, как маленькое, подаренное мне судьбой, счастье… Придя в свою келью, я в своём возбуждённом состоянии принялась писать ему письмо, в котором описывала основные события нашей с Юлей жизни; ещё я написала ему, что я его простила, но что моя мать его за Юлю не простила и на

небесах тоже не простит. В субботу (это был уже рабочий день) мы с Дианой пошли вместе в университет, я передала ей письмо с единственной маленькой фоткой Юли, когда ей было лет 15, с тем чтобы она передала это Хусейну, но чтобы он вернул фотку. Она это сделала и быстро вернулась, я её ждала в холле. Там была целая толпа студентов, и на меня все глазели, было очень неловко там находиться.

Так закончилась моя эпопейная поездка в Дамаск. Я ещё раз напомнила Хусейну о его дочери, о его большом грехе. Только я, не как граф Монте-Кристо, я не могла покарать его за его преступление, я для этого, как говорил Хоакин, «слаба сердцем»…

…Через год или два Хусейн неожиданно позвонил Юле: он был в Америке в научной командировке. Спрашивал о её делах. Она что-то отвечала. Потом ешё один раз позвонил. Но, по словам Юли, говорили недолго: говорить было не о чем. Все эти разговоры происходили без меня, я была в Испании.

Я оставляла Юле деньги на туристическую поездку в Сирию, всё ей объяснила, где что и куда идти. Но она не поехала, а потратила деньги на очередную обновку.

В Испании позже я по международному справочному узнала его домашний телефон. И раз в несколько лет, особенно, в последние годы войны в Сирии, Юля звонит по этому телефону. Сообщила, что родился сын, Тимур. Спрашивает, нужно ли чем помочь, на что следует всегда один ответ: «Спасибо, не нужно, всё нормально». Последний звонок мы сделали вместе с Юлей зимой 2019 года, Хусейн был жив; почти не отвечал; когда Тима схватил трубку и закричал: «Здравствуй, дедушка!» в трубке ответом было молчание.