Моя жизнь — что это было?

В марте 1996 года мне позвонил Саид (сирийский араб, у которого я раньше работала в пабе) и предложил поехать с ним в Дамаск сопровождать его детей — т. к. они не говорили по-арабски, то им было бы скучно находиться с его родственниками, пока он будет заниматься делами (он, в основном, занимался продажей в Сирию плитки и сантехники). Обещал оплатить мне половину проезда. Я, конечно, ужасно обрадовалась такому уникальному шансу! Я поехала на своей машине в Мадрид за визой, получила её в тот же день, (точнее, не визу — она не требовалась для российских граждан, а «уведомление»), вернулась и через неделю мы отчалили. Понятное дело, Франсиско эта моя поездка не понравилась, но я его разрешения или согласия не спрашивала, да и он уже не предъявлял претензий: то время закончилось. Он понимал, что я захочу увидеть Хусейна и это его омрачало. Но я считала вправе захотеть увидеть отца моей дочери и, возможно, получить от него какую-то материальную помощь. Конечно, это не было главным. Я просто мечтала удивить его моим появлением в Сирии, сделать такой малоприятный для него сюрприз. И. конечно, я хотела увидеть его.

Прилетели в Дамаск, приехали в дом Саида в пригороде Дамаска, дом был бетонный трехэтажный. Поднялись на второй этаж, там в зале находилась вся женская родня. Все сидели на ковре на полу, посредине стояла печка, в которой пекли лепёшки. Стены были ничем не покрашены, пол тоже был бетонный. Я попросила стул, села, и все уставились на меня. Все говорили, я ничего, естественно, не понимала. Ещё я была простужена, у меня ломило лоб, текло из носа и мне было плоховато. Т.к. я была голодная, то стала есть предложенную мне и поданную с пола (!) -это нормально у них -, лепёшку, я её ела с каким-то острым соусом — это был, так сказать, ужин. Я спросила Саида, где я буду спать, он, смеясь, указал мне на пол: тут, со всеми. Я запротестовала. Тогда он сказал, что его мать уступает мне свою кровать в соседней комнате. Я с облегчением вздохнула, что, наконец, больная, после долгого перелёта с пересадкой, я смогу лечь. Я увидела грязное постельное бельё, очевидно, не менявшееся полгода, постелила платок на подушку, легла и отключилась. В окне комнаты не было стекла, на улице было градусов пять тепла или меньше, отопления, естественно, не было никакого, и спала я одетая, но я заснула и на утро проснулась в более сносном состоянии. Утром я попросила Саида (надо сказать, что он спал в нормальной чистой кровати на третьем этаже, отделанном по-человечески) позвонить Диане — дочери моей знакомой Галины, бывшей ранее замужем за сирийцем, потом разведшейся и уехавшей в Москву. Диана училась в Дамасском университете на архитектурном ф-те и жила в католическом платном общежитии, где у неё была маленькая комнатка. Она приехала к нам, я объяснила ей ситуацию, в которой оказалась, и она попросила Саида отпустить меня к ней в гости на пару дней, мотивируя это тем, что, якобы, я принимала её в гостях (да, что-то было, она приезжала с мамой ко мне однажды) и теперь, по арабской традиции, её долг принять меня у себя. И Саид — о, спасение! — меня отпустил, попросив в среду вернуться и побыть с детьми. Мы приехали в этот католический дом, находившийся недалеко от университета, и Диана предложила мне снять комнатку у монахинь, обитавших и работавших там. За 5$ в день я сняла свободную келью, где я спала в нормальной постели с чистыми простынями. Диана ушла в университет, там она нашла кафедру, на которой преподавал Хусейн. (О том, что он преподаватель математики в этом политехе я уже знала раньше от Дианы) и сообщила ему о том, что я в Дамаске. Не знаю, вытянулось ли у него лицо или оно было непроницаемым, но несомненно, что известие стало для него шоком.